• Текст: Лариса Грабова
  • N 69/83

Подвалы Исаакиевского собора

Одним из хранителей сокровищ пригородных музеев, прибежищем для которых в блокадном Ленинграде стал Исаакиевский собор, была Марина Александровна Тихомирова. 

Подвалы Исаакиевского собора

Училась в Ленинградском университете на факультете истории языкознания и материальной культуры. В 1930 году факультет был выделен во вновь созданный Ленинградский историко-лингвистический институт (ЛГИЛИ). После окончания института с 1931-го по 1934 год работала в Музее города и Военно-Морском музее, а с лета 1935 года — в Петергофских дворцах-музеях в качестве экскурсовода. Всю блокаду Марина Александровна оставалась в осаждённом городе. Служила письмоносицей в 28-м почтовом отделении, преподавала историю народов СССР в школах Дзержинского района, а 1 марта 1943-го была назначена хранителем петергофского имущества в Объединённом хозяйстве музеев, находившемся в Исаакиевском соборе. Без отрыва от этой работы читала лекции в воинских частях, на кораблях, в Доме Красной армии, Доме учёных и в других учреждениях. Её мама Варвара Николаевна Тихомирова, родом из Вышнего Волочка Тверской губернии, происходила из купеческой семьи, окончила физико-математическое отделение Высших женских Бестужевских курсов и до 1939 года трудилась в Главной геофизической обсерватории, а затем, в звании профессора, в Ленинградском государственном университете. Во время войны вместе с 12-летним внуком Святославом, сыном Марины Александровны, находилась в эвакуации в Чувашской АССР.


Для публикации в «Адресах Петербурга» подготовлены фрагменты писем М. А. Тихомировой к матери, написанные в период работы в Объединённом хозяйстве музеев, которые хранятся в Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга. В письмах Тихомирова упоминает шуточные прозвища: своё «Сова» и мужа, художника Юрия Михайловича Непринцева, — «Гнездо». В одно из писем вложена фотография автора с надписью на обороте: «Милой мамочке к Новому 1944 году, который должен нас соединить». На всех письмах — штамп «Проверено военной цензурой. Ленинград».


27 марта 1943 г.

Мамочка моя любимая, родная, счастье мое драгоценное!

Я перед тобой очень виновата – не писала целый месяц, но события и дни так накручивались, что времени было не видно, а, кроме того, я поступила на новую работу и первый месяц (с 1/III) очень напряженно работала. Твоя Сова пустилась в большое плаванье. Я теперь старший научный сотрудник Объединенного хозяйства музеев при Управлении по делам искусств, и ответственный хранитель всего петергофского имущества. Массу переживаний доставил мне прием материалов. Я плакала от радости, когда увидела сквозь доски ящиков золото милых петергофских статуй, когда приняла документацию и акты, которые рассказали мне, как мои петергофские товарищи самоотверженно спасли, вывезли все, что только возможно, когда я увидела милые знакомые вещи в сумраке Исаакиевского собора.

Любимая, нужно было за этот месяц доказать, что я не разучилась работать, и я сделала 2 лекции, литмонтаж «Ленинград в борьбе» и экскурсию по городу. Выступаю с ними в госпиталях и военных частях. Экскурсию первую провела на днях для командиров, призванных на защиту Ленинграда, и эта экскурсия была даже отмечена в «Ленинградской правде».

Возможности работы большие, работаю с радостью. <…> Мой приют – подвалы Исаакия, там тепло и абсолютно безопасно, так что не беспокойся за меня. Погода стоит у нас осенняя (как прошлой осенью), но там никакой дождь не страшен, и там можно жить, если в этом является необходимость. <…>.

Целую любимую и Светика.

 

11 апреля 1943 г.

Милая моя любимая!

Сегодня воскресенье, я свободна, пришла к гнезду. Сижу у окошечка, под солнцем, укрывшись шинелью и пишу.

Собственно говоря, здесь тепло, но мне эту ночь пришлось провести в подземелье моего «совиного домика» т.е. Исаакия и меня там так пробрала сырость, что я до сих пор не могу придти в себя. <…> Веду работу и хранительскую (пересматриваю вещи) и научно-исследовательскую (подготавливаю материалы к изданию и для реставрации по Петергофу) и лекторско-экскурсионную. <…> Ужасно счастлива, что я не разучилась думать, работать головой. Относятся ко мне очень хорошо и с большим уважением. Коллектив маленький (семь маток в одном улье) все ответственные хранители и старшие научные сотрудники. Я и то, и другое. Любимая, какое счастье вернуться к прежней работе. <…>

 

20 апреля 1943 г.

Милая моя, родная.

Давно нет от тебя писем. Очень тоскую, а все же все время радуюсь, что вас нет здесь. Я часто не попадаю домой ночевать. Иногда остаюсь у гнезда, спрятанная в мастерской, иногда успеваю из Дома Флота дойти только до Исаакия и лезу спать в подвал. И все это не потому, что не хочу домой. Иногда это просто невозможно. Вот тогда я и радуюсь, что некому волноваться обо мне пропавшей и мне не надо думать, как-то там дома. Шумно, очень шумно. Каждую ночь ураган, погода ненастная, совсем не то что прошлая весна. Но ты, любимая не волнуйся, я не захвораю, - меня хранит твоя любовь и Юрия… Драгоценная моя, когда уж очень не спится иногда встаю и целую твою карточку. Несмотря на непогоду город не тот, что в прошлом году. Почти нет дистрофиков, жизнь кипит, хоть непривычно мало народу на улицах, но театры (а их теперь 3) полны, работают полным ходом библиотеки и научные учреждения. Я часто читаю лекции в Ленинграде, по воскресеньям вожу экскурсии, стала работать над историей Большого Петергофского дворца для издательства. 3 дня не хожу на работу – схватила легкий бронхит в соборе, перебирая вещи (там очень сыро) и вот сижу у гнезда (ему сейчас трудно попадать домой). Все 4 «мальчика» (художники) ушли ужинать, меня оставили уласканной, уложенной, завернутой в морскую шинель, уложенной на диван. Придут, истопят печь, согреют чай, покормят меня и, наверное, останусь тут спать. Завтра отсюда прямо в Исаакий. Любимая пиши. Целую без конца. Сова.


13 июня 1943 г.

Милая моя, любимая!

Вот уже почти 2 месяца нет от тебя писем. Не знаю, что и думать, ужасно волнуюсь и тоскую. На днях дала срочную телеграмму. Очень ждем ответа. Мало пишу тебе сама – ужасно занята, но теперь ни одного дня не пропущу без письма, хоть через день, да буду посылать. Так хочется делиться с тобой всем, что происходит, что я делаю. Ужасно напряженная и насыщенная работой жизнь. Мало бываю дома по 2-3 суток не ночую. То круглосуточное дежурство в Исаакии, то где-нибудь завязну по непредвиденным обстоятельствам и заночую где-нибудь за полной невозможностью попасть домой (а это бывало очень часто последнее время, особенно в мае). Вот и сейчас пишу тебе из штаба одной из рот энского полка, куда меня привезли читать лекции. Приехала вчера, прочла лекцию, переночевала в санчасти, потом на машине отвезли в другую роту и здесь, пока мой адъютант, который меня возит, ушел за командиром роты, пишу тебе. <…> Меня просто на части рвут, очень много приглашений, особенно в пограничные полки и в войска НКВД. Я уже успела приобрести большую популярность и даже не могу принять всех вызовов, так как в городе тоже много работы. Делаем выставку к годовщине войны, посвященную Ленинграду и хранительской работы много. <…> Вообще масштабы работы и возможности огромные. При всем этом жизненных трудностей много. Только с этого месяца получила дополнительную карточку и обрадовалась было, но по ошибке основную нам выдали не рабочую, а служащую и до сих пор не могут в этом разобраться, хотя обещают каждый день. <…> Но рабочей добиться надо, т.к. это наше право. Тогда можно будет жить и работать не думая о пропитании, и может быть у меня хоть что-нибудь дома появится, а то ведь я ем в столовой, а дома у меня никогда ничего ни кусочка нет, и если я в столовую не попала, то мое дело швах. Вообще было у меня то густо, то до ужаса пусто. Вот сейчас будет и огород. Засеяли 4 гряды (40 м) в Летнем саду. Вообще родная моя жизнь у нас еще более фронтовая чем раньше, но город стал совсем другим. Улицы пустынны. Пожилых людей нет почти совсем. Детей очень мало. Все молодые, сильные люди – дистрофиков вовсе не видно. Работают все ужасно много и жизнь творческая и напряженная. <…>

Целую, родная. Ответь, хоть строчку.

Твоя бесконечно любящая девочка.

 

16 июня 1943 г.

Любимая моя!

Вот сегодня и стукнул год, как тебя нет со мной. Помню дождливый вечер, и то, как я ушла, хоть и могла еще быть с вами, потому что боялась при тебе плакать, и как сидела на скамейке у выхода с вокзала, смотрела на стоящий поезд и плакала. Сел рядом со мной пожилой красноармеец, совсем простой и очень сердечно утешал меня. Как было больно в пустой квартире в ту ночь.

Сегодня я дежурю ночь в Исаакии и я рада, что не дома. Только что ушел Юрий. Говорили о тебе, мечтали о жизни вместе, о конце войны, оба горевали, что нет от тебя вестей. Правда я уже 3 дня не была дома. 13 июня приехала с Всеволожской, где провела 12-13 и читала лекции, ночевала дома. А 14 осталась в мастерской у Юрия. Так устала, что заснула там на диване и не могла никуда тронуться. 15-го весь день носилась из-за выставки «Героический Ленинград», в которой мне поручен самый ответственный отдел «Ленинград в Отечественной войне», была на совещании в Публичной библиотеке (она тоже подбирает материал к выставке), потом поехала к Юрию, и оттуда к Елочке, где и ночевала. К ней приехал Миша. Мы хорошо посидели вечер. Сегодня опять носилась в машине собирала картины, фото по разным учреждениям и вот теперь лежу в маленькой караульной будочке на портике Исаакия. Дверь открыта и передо мной пустынная огромная площадь. По счастью сегодня шел дождь, значит можно было устроить все дела без помех – а то ясные дни являются препятствием всему. Сейчас небо в облаках и тихо-тихо, даже до странности. Я очень устала – жизнь напряженная. Работы масса и вся работа творческая, большая, а нужно «лавировать» через массу всяческих препятствий. Я зарабатываю все больший престиж и как лектор и как научный работник. <…>. Посылаю мою фото. Лучше нет, но эта похожа, хоть я и щурюсь на солнце.

Твоя девочка.

 

31 июня 1943 г.

Мамочка моя милая, родная, любимая!

Сижу на портике Исаакия – дежурю. Светит солнышко, сейчас 12 часов и как-то вышло так, что сегодня здесь никого кроме меня нет. Жизнь наша идет по-прежнему и странная, и страшная и пленительная.

Странная – т.к. совершенно волшебно все что здесь происходит – поразительная история пустынных улиц, налаженность жизни, работа в необычных условиях. Страшная – она не для нас, т.к. нам уже ничто не страшно. Живем в войне, в привычном комбинированном уличном шуме. <…> Я окончательно уверовала в собственную неуязвимость, да разве может быть иначе – ведь я очень любима и тобой и Гнездом, и рядом людей с которыми мне приходится сталкиваться и приносить им пользу или просто радость. <…> Последнее время много волнений из-за карточек. <…> Уверена, что все обоснуется, но, наверное, дней 7 пострадаем. Но это не страшно, т.к. у меня огород растет буквально против всякого здравого смысла, т.к. я пальца к нему не прикладываю. Недавно зашла в Летний и поразилась – свекла, турнепс, еще небольшие, но есть можно, через 2-3 дня будет еще салат и репка, а морковь и брюква еще не скоро. Правда на моем огороде нет ни картошки, ни капусты (не достали рассады, а денег не было так купить, на рынке) – но все же он мне поможет. Семена были неважные, кое что пришлось сажать дважды, огурцы у меня будут поздно. Конечно все в порядке, потому что добрые души из сторожей Летнего сада (это ведь наше ведомство) следят и ухаживают. Живу очень беззаботно. Хоть и комната решетом и дров ни полена – но я не имею возможности все это устроить, да и достоит ли все это до зимы – вопрос. Одним словом – была бы я, а место для меня найдется. <…>

 

20 ноября 1943 г.

Милая моя, любимая моя и родная!

Твоя Сова совсем запуталась в делах. Возвращаюсь домой поздно, хожу в кромешной тьме – уже опять к ней привыкла. А тьма такая, что вчера, когда мы вышли из нашего управления (Михайловский театр), то кто-то жалобно спрашивал «Где же здесь Невский и как туда попасть?». Вчера было совещание в Издательстве «Искусство». Будем выпускать популярные брошюры о памятниках Ленинграда. Я взяла Медного всадника. Сдать надо быстро (т.к. все делается, как кто-то хорошо сказал «не к завтрему, но ко вчерашнему дню). Сегодня в 9 часов вечера читаю лекцию на корабле (по счастью близко от дома). Попутно – домашние дела. О дровах надо думать. Купила ордер на 1 кб и получила от ЖАКТа тоже на 1 кб. Надо организовать перевоз. Пока топилась кой чем (рамы со старой квартиры, перегородки и какое-то барахло из новой – все идет в мою печурку) – по счастью погода пока мягкая. <…>

Живем дружно, помогаем друг другу как возможно – коллектив маленький, но очень дружный.

Жить сейчас спокойнее: вот сейчас сижу в Музее на Красной. Наши бьют с кораблей так, что все ходит ходуном, вся улица в пороховом дыму – а ответа от мерзавцев немецких нет, повыдохлись!

Может быть скоро и у нас изменится обстановка. Радуют успехи нашей армии – такими гигантскими шагами она идет, что просто сердце радуется. <…>

Пиши, моя родная, мое солнышко. Целую без конца.

Твоя девочка.


4 января 1944 г.

Милая и родная моя мамочка!

Вчера я получила медаль «За оборону Ленинграда». Ношу ее с гордостью, с чувством, что я ее действительно заслужила, и только сейчас ощущаю окончательно утвержденным за собой почетное имя ленинградки.

Вообще новый год начался хорошо – наконец-то сегодня мы получили дополнительные карточки, и вопрос питания для меня уже не вопрос, так как я буду вполне и даже с избытком обеспечена и прикупать ничего не придется.

Работы много и с Нового года еще прибавится. Наша популярность как лекторов все растет. Обращаются к нам все новые организации, воинские части, корабли. Читаю лекции от Обкома Союза, от Дома ученых, от Дома Красной Армии (это все шефские, то есть бесплатные), от Лектория и Всеобуча (платные – 50 р. за лекцию). Заработать могла бы очень много, но времени не хватает – ведь и по основной работе все больше и больше дела – ведь вот-вот придется ехать на места и надо все заранее привести в порядок и провести подготовительные (к реставрации) работы.

Гнездо идет в гору. О нем много пишут и печатают в журналах.

Вообще все ничего, если б не проклятые обстрелы, они очень надоели и мешают жить. Пишу тебе, солнышко, на совещании. Надо кончать, так как надо и мне поговорить.

Светке послала открытки. Завтра пошлю еще 2 (Юрия). Хлопочу о посылке, но что выйдет не знаю.

Целую нежно и без конца. Подчас просто мучительно хочу тебя видеть.

Твоя девочка.


28 января 1944 г.

Мамочка моя милая, родная!

Какие дни, какие события! Петергоф, Пушкин, Павловск, Гатчина – наши. Мы уже не в блокаде – ей конец навеки. Вчера – фейерверк над Невой, небывалый по красоте и оглушительный гром салюта. Живем как в чаду от радости и от невероятной напряженной работы.

С 14 января я была переключена на работу по выставке «Героическая Оборона Ленинграда» (это в Институте Молотова, где было наше бомбоубежище. Представляешь, как я туда вошла в первый раз. Сколько было воспоминаний!). Я там веду отдел «Отражение штурма». Масса работы – а после освобождения Петергофа я работаю в Комиссии по ущербам и подготовляю всякие материалы. Завтра должна туда ехать. Очень больно – ведь там развалины. Самые разноречивые чувства и радость, что он наш, и страшное горе об утраченном и ненависть к мерзавцам, опоганившим и разрушившим все это.

Любимая, работаю по 12-14 часов в сутки, так как надо еще довести отдел выставки так как за мной оставили руководство.

О тебе помню. В ближайшее время буду вызывать. Не очень хочу через Университет, так как не хочу, чтобы ты работала. Попробую сперва иначе. После приезда из Петергофа в понедельник приму первые шаги. <…>. Кончаю, пишу на совещании Комиссии. Сейчас мой вопрос.

Целую без конца. Скоро будем вместе. Твоя девочка.


12 февраля 1944 г.

Милая, родная, любимая!

Вот уже 3 недели как работаю буквально по 18-20 часов в сутки, страшно напряженно, минуты, секунды нет написать. Вырвала время, постараюсь написать главное.

Никогда не забыть день нашего ленинградского салюта и фейерверка небывалой красоты над Невой, над темным городом. Теперь мы живем спокойно – снаряды больше никогда не упадут на дома и улицы Ленинграда! <…>.



À propos

Лариса Васильевна Грабова — заведующая отделом комплектования, ведомственных архивов и делопроизводства Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга

В публикации приведены документы, хранящиеся в ЦГАЛИ СПб. Ф. 510. Оп. 1. Д. 72

«Елочка» — Елена Николаевна Элькина, научный сотрудник Музея истории города


Авторские орфография и пунктуация сохранены

На обложке: Аэростаты воздушного заграждения на Исаакиевской площади, 1942 год. Фотохроника ТАСС


P.S. См. также «Адреса Петербурга» № 63/77, № 64/78, № 65/79, № 66/80, № 67/81




Оставить комментарий

Для того,чтобы оставлять комментарии, Вам необходимо Зарегистрироваться или Войти в свою комнату читателя.

РекомендуемЗаголовок Рекомендуем