Петербургский джазмен с сердцем, которое слишком сильно бьётся
Беседа с Билли Новиком

Это мое альтер эго, а на самом деле способ уйти от реальности. От печальной реальности того, кем я был с детства и до 25 лет, пока не нашёл выход из весьма тяжёлой, неудобной жизненной ситуации. Билли Новик — это возможность начать другую, более лёгкую, весёлую и радостную жизнь. И Билли Новику уже прилично лет, в этом году исполнилось 16.

Да. Я сделал это интуитивно и не считаю признаком какой-то патологии. Более того, я даже порекомендовал бы людям, которые себя плохо чувствуют в этом мире, такой путь как один из вариантов. Не уверен, что это универсальный способ, что он подходит всем, но где-то в глубине души подозреваю, что раз я такой же, как и все, то и способ может подойти практически каждому.

Вадим — моё паспортное имя, которое никогда не использовалось ни папой, ни мамой, ни бабушкой, ни дедушкой, ни в школе, нигде. Это имя, которое было дано мне моим отцом во время регистрации в загсе, без согласования с мамой. Они договаривались на другое, но в последний момент отец почему-то решил назвать меня именно так. Видимо, его уговорила регистраторша.

Димой. Вадим же может быть и Вадиком, и Димой: примерно так же, как Станислав

Стасом или Славой. Маме настолько не понравилось имя, под которым меня зарегистрировали, что она категорически отказалась его использовать. Меня чаще называли какими-то другими, уменьшительными и ласковыми именами: Козлик, Котик.

С именем в моей жизни, конечно, случилась полная чехарда. Когда появился Билли Новик, я подумал, что даже хорошо, что есть запасное, и потом, став крутым, спокойным и уверенным в себе человеком, я возьму своё настоящее и смогу с ним счастливо жить, если мне удастся дожить до такого состояния. Но внутренне чувствую, что, в принципе, шанс есть (авт. улыбается).

Это имя я использую, когда играю на барабанах в маленьких клубах, чтобы люди не сразу понимали, что я — тот самый Билли Новик, который поёт песню «Оторвёмся по-питерски». И не досаждали раньше времени просьбами сыграть что-нибудь из репертуара Billy’s Band, который абсолютно не подходит к контексту концерта джазового трио.

Теперь уже да. Раньше я, как и все молодые люди, хотел славы, популярности, признания и любви. Сейчас же, когда насытился этим, не то что мне претит моя узнаваемость, просто я хотел бы сам регулировать ситуацию. Не надо мне оказывать никакого внимания, почестей и благодарить по пятьсот раз на дню. Практически всегда хочется быть обычным человеком. На это есть много причин.

Мне становится неудобно, когда я вынужден отказать человеку в его просьбе. А объяснить, почему ты не можешь сейчас сделать то, о чем просят, сложно, да и выглядит как приступ звёздной болезни. Самое неудобное и частое: ты опаздываешь на важную встречу, тебя просят сфотографироваться, а у них, допустим, не получается: «ой, рука дрогнула», «ой, батарейка села», «ой, дайте другой телефон». Повторюсь, ты спешишь. И я начинаю волноваться — просто потому, что очень не люблю опаздывать и меня это выводит из состояния равновесия.

Нет, это не врождённая способность, и не уверен, что её всегда можно выработать, но можно попробовать способ психологического аутотренинга. Например, каждый день внушать себе, что нужно не психовать, а планомерно двигаться по выбранному пути. Возможно, ты не станешь гением и, может быть, не войдёшь в десятку талантов по данному направлению, но достигнуть убедительного профессионального уровня ты сможешь. Если хочешь быть музыкантом не для того, чтобы стать великим, а для того, чтобы просто жить в музыке, такого метода вполне достаточно. По крайней мере, это мой путь.

Москвичи считают, что в Москве, петербуржцы — что в Петербурге. Но, поскольку москвичи — это в основном приезжие, пусть она будет в Петербурге.

За 15 лет не могу сказать, но за последние лет 6, мне кажется, сильно изменилось. Даже в «Ленте» фоном играет джаз. И у таксистов — у московских, кстати, чаще. Потому что джаз — реальный способ уйти от безумия, ада, хаоса. Количество джаз-клубов, открывшихся в последние 5–6 лет, тоже хороший признак того, что появился спрос на джаз.

«Джазмен» перестало быть ругательным словом, как это было 10 лет назад. Тогда ещё ходили все эти анекдоты про джазменов: «Чем джазовый музыкант отличается от пиццы? — Тем, что пиццей хотя бы можно накормить семью из четырёх человек». Или: «Чем отличается джазмен от ведра с дерьмом? — Ведром». Теперь в этих анекдотах фигурируют совсем другие профессии. Уже считается так: твой парень джазмен, это круто.

Стать джазменом… Тут всё зависит от родителей, как они преподнесут эту профессию. С одной стороны, здорово каждый вечер ходить куда-то в кафе, играть любимую музыку в полумраке — сидеть, издавать звуки на саксофоне, контрабасе. Зарабатывать деньги музыкой — это суперромантично. А с другой стороны, многие родители, особенно старой закалки, говорят: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь! Алкоголики, наркоманы, в вечном дыму и изменённом сознании! Да вы музыку их послушайте, это не музыка, а ужас, ни одной внятной ноты».

Поэтому, я думаю, вряд ли дети будут массово мечтать о том, чтобы стать джазменами. Хотя в последнее время появляются джазовые школы. Некоторые из них очень успешны и вызывают чувство восхищения. Например, J & M school — школа джаза и мюзикла, в Кузнечном переулке, с которой я сотрудничаю по проекту «Это Питер, детка».

Бывают.

Мне кажется, да, это выглядит мило (авт. смеется). Это сильно перекликается с эпохальными историями времён расцвета джаза в 40-е годы в Нью-Йорке. Тогда на задворки джаз-клубов джазмены вытаскивали того, кто просто пришёл покрасоваться на сцене и поснимать девушек, ничего не умея при этом делать. Так вот, на задворках их избивали и приговаривали: «Ты пришёл музыку играть или женщин кадрить?»

И потом, мне кажется, пусть уж лучше два джазмена дадут друг другу по морде, чем, например, джазмен и боксёр. Так это хотя бы равновесные категории и истории, которые будут потом вспоминаться, лет через 20.

Давно. Я стараюсь не драться. Слишком сильно бьётся сердце.

Я не очень большой знаток именно кабацкой составляющей, больше идеологически-музыкальной. Когда мы с друзьями организовывали бар The Hat, сразу договорились, что я отвечаю только за музыкальную часть и за то, как музыкальное ядро будет взаимодействовать с барным ядром. Я не лезу в бар, а они не лезут в музыку. Это две независимо существующие субстанции, хотя многим и кажется, что они неразрывно связаны. На самом деле это две разные планеты, которые крутятся вокруг одного солнца.

Да, есть разница. Если говорить сугубо о публике берлинской и петербургской… В Берлине любят современное искусство. Им нужно, чтобы каждый показывал свою индивидуальность и играл как можно более безобразно. Потому что они не отличают безобразие от изящности и красоты. В Берлине джазом считается «что хочешь, то и играй». И чем более абсурдно ты играешь, тем ты более высокий и независимый художник. И меня это настолько поразило и огорчило, что после того как мы открыли там The Hat, я стал ещё большим музыкальным консерватором и приверженцем джазовой традиции, которая есть здесь, в Петербурге, благодаря таким замечательным людям, как, например, Давид Семёнович Голощёкин — он строг, но держит нашу классическую джазовую школу, не позволяя ей распускаться, как это произошло, к примеру, в Москве. А также благодаря таким людям, как Геннадий Львович Гольштейн — главный учитель всех саксофонистов Петербурга.

Когда мы открыли The Hat и он получился, у меня появилась мысль, что это была попытка создать саморегулирующуюся систему, где не нужны охранники. Джаз сам себе охранник: он отсекает тех людей, которые будут буянить. Приходит гопота, слышит джаз и говорит: «Ой, только не это!» И убегает. Это же супер.

Или с точки зрения музыки — у нас получился формат самообновляющихся коллективов, которые передают эстафету, меняясь по одному, и в течение вечера играет до 30 человек: никто не устаёт, есть энергия, азарт, желание, — лучшее, что может быть для музыки.

И была даже идея, что эта саморегулирующаяся система живёт сама по себе: ты открываешь дверь в 7 вечера, и всё как-то самостоятельно начинает работать.

Эта программа реализована с помощью другого относительно нового проекта (ему уже два года) — «Петербургского джазового актива». Это мои наиболее близкие, дружественные джазмены, с которыми мы познакомились за последние 6 лет ночами в баре The Hat. Все песни, которые звучат в программе, я пел изначально там, почти в экспромтном, незапланированном виде: пришёл, спел пару-тройку песен, ушёл. И за 6 лет они хорошо обкатались до того уровня, когда уже не стыдно показывать людям.

Песни прекрасные: с одной стороны, это хиты мировой джазовой классики, а с другой — то, что мы привнесли в «Зимний Петербург», — незаслуженно забытые, добрые песни о Ленинграде. Новых о любимом городе ведь и не появляется. Так, где-то промелькнёт слово «Питер», но как модный тренд и бренд…

Потому что это не так просто и не получается. По сравнению с такими авторами, как Соловьёв-Седой, меркнет кто угодно. И наш проект создан не для того, чтобы лишний раз самоутвердиться, а именно потому что никто сейчас этого не делает. И это безобразие! Программа, получается, — форма борьбы с несправедливостью. Значит, нам придётся... (авт. улыбается).

Есть. Из того, что уже началось, — детский спектакль «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» театра «Вампука», где я исполняю роль Робинзона и вместе с Алексеем Зубаревым, гитаристом группы «Аквариум» пою песни, которые могли бы сочинить Пятница и Робинзон за время их пребывания на необитаемом острове. Ближайший показ — 8 марта на Белинского, 9, прямо над баром The Hat, в «Студии 15». И по-прежнему существует джазовая комедия «Это Питер, детка», где я выступаю в роли музыкального руководителя. И наши «биллисбэндовские» «Блюз в голове» и «игры в Тома Уэйтса» тоже неизменно проходят в формате театральных концертов. По театру пока всё.

Мечтой остаётся сделать театрализованный концерт, который будет называться «Блошиный рынок». Есть роскошный литературный материал, написанный Сергеем Резниковым, отцом «Рыжика», есть одноименный альбом-двойник 2010 года, теперь нужно придумать его сценическое переложение и сделать что-то бомбическое. Но это совсем непросто, и никто пока не смог реализовать идею.

Я не хотел, но случайно почти написал. Изначально я и не думал, что пишу книгу — это был гештальт-дневник. Для того чтобы освободиться от своих проблем, нужно их выписать. Когда проблема становится выписанной мыслью, она сбрасывается, как в «Тетрисе» собранный слой. Именно так я и понял, что такое гештальт — последний кубик, который ты должен вложить в этот слой, чтобы он сбросился. Ты закрываешь образ, т. е. слой в данном случае, и он перестаёт быть знаком вопроса в твоей жизни.

Когда-то у меня накопился огромный клубок мучивших мыслей, я начал их просто выписывать, а они — раз — и скидывались. Меня это дико взбодрило, и в итоге я вычистил всё. До такой степени, что теперь больше ничего писать не хочу. Знакомые говорят: надо закончить книгу, а я не могу — нет внутреннего запроса на продолжение.

Да.

А что, мне скрывать нечего, нет секретов.

Верно на 100 %.

Нет, я придумываю излишнее. Всё, что можно было, я уже поведал. Было бы очень скучно, если бы во время тысячного интервью я рассказал бы то же самое, что и на втором. Просто интересно смотреть, как всё развивается: ты делаешь новый вброс, потом он живёт свое жизнью и бумерангом возвращается к тебе. Так ты не просто регулируешь потеху вокруг своих интервью, но и формируешь информационное поле, да даже свою карму в некотором смысле. Это материализация.

Сегодня пока не было. Вы такие вопросы задаёте, что мне не удаётся пока ничего пропихнуть. Вбросы начинаются при «нормальных» вопросах: «А расскажите, как вы начинали, как создавалась группа», про Купчино, про доктора.

Не завели. Точнее, избавились от этого. Раньше мы любили поссориться перед концертом, чтобы на концерте прилюдно, «музыкально» помириться.

Я ищу ещё больше гармонии. Считаю, что счастье человека в гармонизации. А дальше есть очень-очень много условий. Если ты парное существо традиционной ориентации, то это, конечно, женщина, женщина твоей жизни, твой самый главный друг. Верные друзья — один-два. Мир и порядок внутри себя, отсутствие мыслей, которые тебе мешают. Много всего.

Это стремление облегчить жизнь другому человеку. Искренне и безвозмездно.

А любовь — на самом деле это и есть дружба. Но в случае мужчина—женщина она может быть ещё хорошенько приправлена всякими межполовыми делами, которые тоже приносят дополнительную радость, но сами по себе ненадёжная тема: могут внезапно прийти и так же внезапно исчезнуть. Настоящая любовь не возникает неожиданно, она есть всегда и может только визуализироваться и ощутиться. Когда ты встречаешь человека, есть такое внутреннее ощущение, что ты его всегда любил и будешь любить. Настоящая любовь не может и исчезнуть.

Зло — это такая энергия, которая тоже может приводить к счастью и гармонизации, как и добро. Это полноправный участник всех энергетических баталий. Нельзя сказать, что лучше, что хуже: это как белое и чёрное. Что лучше — белое или чёрное? Нужно и то, и другое.