Владимир Чуров

Краевед и государственный деятель. В журнале основал рубрику «Петербургские адреса» о приметах нашего города в других городах и странах.

Владимир Чуров

Председатель Научного совета Российского военно-исторического общества, родом из Петербурга. Посол по особым поручениям Министерства иностранных дел Российской Федерации с 22 июня 2016 года. В качестве главы научного совета Российского военно-исторического общества Чуров интересуется историей Первой мировой войны, работает над исследованием Нарочской наступательной операции 1916 года

«Ваш покорный слуга родился в Ленинграде 17 марта 1953 года (спустя почти две недели после смерти Сталина) и прожил в родном городе 50 лет — до декабря 2003 года, когда стал депутатом Государственной думы и, как многие его товарищи, уехал из Санкт-Петербурга в Москву».

Дом на Мичуринской

Стоящий на мысу между Большой Невой и Большой Невкой громадный жёлтый жилой дом, увенчанный статуями рабочего и матроса, имеет два адреса: привычный мне с детства — Мичуринская улица (бывшая Малая Дворянская), дом № 1, и указанный в архитектурных справочниках — Петровская набережная, дом № 8. Строилось здание в 1938-1941 годах по проекту архитекторов Евгения Адольфовича Левинсона и Игоря Ивановича Фомина, но закончить строительство до войны не успели. Заселять дом начали только в 1953 году. Он предназначался в первую очередь для морских офицеров. Адмиралам и некоторым капитанам 1‑го ранга давали отдельные просторные «сталинские» квартиры в левом крыле, выходящем к домику Петра. Правое крыло занимали коммунальные квартиры. Наша была на три семьи: в длинный коридор выходили двери из довольно больших комнат, в которых жили семьи преподавателей Военно‑морской академии. Коридор упирался в туалет и ванную комнату, а направо была общая кухня.

Из детства в этой комнате я помню, как однажды с разбега разбил локтем стекло в двери, как мы собирали посылки в экспедицию отцу, шедшему в Атлантику на научном судне «Михаил Ломоносов».

Памятник работы Аникушина, установленный на углу Петровской набережной в 1997 году в честь 300-летия Российского флота, я в шутку называю «Памятником моей Галоше», потому что ранее на этом месте была громадная и редко просыхавшая лужа, которую я однажды вопреки запретам родителей пытался форсировать по тонкому льду. При этом намочил цигейковую шубку и утопил новенькую галошу. Правда, за неё меня не ругали, потому что в этот день 1957 года отцу присвоили звание капитана 1‑го ранга. Дом стоит на очень высоком цоколе, предохраняющем первый этаж от затопления даже при подъёме воды в Неве выше четырёх метров. 15 октября 1955 года вода поднялась почти на три метра (293 сантиметров). Мама, выйдя из дома посмотреть на невиданное ею прежде наводнение, оказалась окружённой водой на ступенях перед центральной аркой. С трудом, сильно промочив ноги, она сумела вернуться в наше парадное, выходившее на «Аврору».

В 1959 году мы уехали из этого дома, получив впервые отдельную двухкомнатную квартиру в только что построенном пятиэтажном кирпичном доме, уже без излишеств, на углу Наличной улицы и Шкиперского протока.

Академия Крылова

Из 63 лет своей, к сожалению, не очень длинной, но славной жизни 27 лет отец прослужил в Военно‑морской академии — монументальном сером здании под номером 17 по Ушаковской набережной. С 1945 по 1950 год — слушателем в звании капитан-лейтенанта, полученном в конце войны; с 1950 по 1952 год — адъюнктом, то есть соискателем учёной степени кандидата военно‑морских наук, в звании капитана 3‑го ранга, с 1952 года — преподавателем, с присвоением звания капитана 2‑го ранга. В 1963 году отец, уже доктор технических наук, профессор и капитан 1‑го ранга, был назначен начальником созданной по его предложению и на основе его научных идей кафедры космических средств Военно‑морского флота.

В 1972 году, не дождавшись адмиральского звания, отец вышел в отставку. Он основал и возглавил ещё одну новую кафедру, на факультете прикладной математики и процессов управления в госуниверситете.

В академию я приходил вместе с отцом неоднократно: в библиотеку, на кафедру, в лаборатории; именно там я собрал свой первый транзисторный радиоприёмник‑мыльницу. Было это задолго до поступления в университет, до работы в КБ аэрокосмической аппаратуры.

Про здание на Ушаковской набережной ходит много легенд. В самом начале учёбы моего отца осенью 1945 года был ещё жив академик Алексей Николаевич Крылов, приходивший в новое здание, построенное по его инициативе в 1938-1941 годах архитекторами А. И. Васильевым и А. П. Романовским. Великий учёный-кораблестроитель и математик участвовал в проектировании и внимательно следил за строительством.

Отец рассказывал, что, приходя в академию, прежде чем подняться по широкой парадной лестнице, ведущей в залы и кабинеты, Алексей Николаевич обязательно заходил в комнатку под лестницей, рядом с гардеробом, к старому академическому служителю, унтер-офицеру ещё царского флота. Там академик, Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премии 1-й степени, трижды награждённый орденом Ленина, произведённый царём в полные флота генералы в далёком 1916 году, снимал пальто, оглаживал длинную, уже поредевшую и почти полностью седую бороду, чтобы не мешала пить чай. Старики пили крепко заваренный чай и вспоминали былое.

Пятиэтажное здание академии построено прочно и монументально, в неоклассическом стиле. Центральная часть украшена десятиколонным портиком сурового тосканского ордера. Два нижних этажа облицованы прямоугольными блоками «рваного» тёмно-серого гранита.

У этого дома тоже два адреса. По набережной раньше это был № 17, теперь — № 73. По ведущей с Ушаковского моста улице Академика Крылова, естественно, — № 1.

С 26 октября 1945 года и до 1960 года академия называлась Военно‑морской академией кораблестроения и вооружения им. А. Н. Крылова, сокращённо — ВМАКВ им. А. Н. Крылова. Эти буквы — в картуше под гербом, наложенном на красную пятиконечную звезду на белом академическом «ромбике» моего отца.

Шереметевский детгиз

Как-то, когда я ещё работал в Смольном, нанёс мне визит граф Пётр Петрович Шереметев, родившийся в Марокко, постоянно живущий в Париже, но ныне подолгу бывающий в России. После общего светского разговора Пётр Петрович как-то вскользь намекнул, что он вовсе не возражал бы взять в аренду один из бывших Шереметевских особняков.

Особняк же, а точнее ту скромную часть домовладения, о которой шла речь, до революции 1991 года занимало Ленинградское отделение издательства «Детская литература», где много лет работала редактором моя мама. В просторечии говорили «Лендетгиз» или «Детгиз» — по старому названию «Детское государственное издательство». Конечно, я там часто появлялся — приходил за хорошими книжками, а по вечерам бывал и в угловом дворце Шереметева. Здесь до пожара, случившегося в 1990‑х годах, находился ленинградский Дом писателя имени Владимира Владимировича Маяковского.

В Детгиз я приходил и позже как начинающий автор альманахов «Хочу всё знать», «Глобус» и «Космос» (в «Космосе» писал в соавторстве с академиком Кириллом Яковлевичем Кондратьевым, моим учителем). В Дом писателя — в основном на встречи с любимыми авторами, но кроме того, для участия в секции научно-популярной и научно-фантастической литературы при Союзе писателей. Побывал несколько раз на семинаре молодых фантастов, который вёл Борис Натанович Стругацкий.

Хотя сам я осваивал научно-популярный и научно‑художественный жанры, в Доме писателя я, конечно, познакомился и получил автографы на любимых книжках у Снегова, Мартынова, Юрьева и многих других известных в то время писателей-фантастов. Интересно, что писатели‑маринисты, к которым я также был неравнодушен, собирались в другом месте, почти под самым куполом здания Дома книги на Невском проспекте. Там проходили встречи с Виктором Конецким, Святославом Сахарновым, Юрием Клименченко, Геннадием Черкашиным и многими другими моряками и литераторами.

Комплекс домов графа Александра Дмитриевича Шереметева и его дочери на набережной Кутузова (прежде Гагаринской, а после — Французской) также имеет два адреса: по Шпалерной — дом № 18, а по набережной — дома № 4 и № 6. Построенный ещё в XVIII веке главный особняк неоднократно менял свой облик.

В 1884-1885 годах его реконструировали В. Г. Тургенев, А. И. фон Гоген, В. А. Пруссаков, Д. Д. Зайцев. Изменил декор фасада в последний раз в 1899 году Сильвио Амвросиевич Данини (русский итальянец, умерший в блокадном Ленинграде).

Дом, где лаяли собаки

Голубой дом с белыми колоннами и лепными украшениями под 6‑м номером по набережной Макарова (левый берег Малой Невы) стоит на месте старого трезиниевского Гостиного двора, перестроенного в 1820‑х годах по проекту Росси. От Гостиного двора остался малый кусочек со стороны самой короткой в городе Тифлисской улицы — двухэтажный, с некогда открытой, а ныне застеклённой и частично заложенной аркадой вдоль первого этажа. После разборки восточной части Гостиного двора в 1901 году гражданский инженер К. К. Тарасов построил весьма красивое и высокое, хотя и состоящее всего из трёх этажей на увеличенном цоколе (как везде на набережных) здание для казённых учреждений.

В 1970‑х годах в этом доме располагался физический факультет университета, а не факультет психологии, как сейчас. Парадный вход с набережной был накрепко заколочен, и мы проходили мимо старинного двухэтажного корпуса Института галургии и, поворачивая во двор, шли по довольно длинной дорожке. Слева и справа в открытых вольерах тявкали собаки, предназначенные для опытов в Институте физиологии имени академика Павлова. Мы старались не подходить к этим бедным существам, поскольку все они были облеплены какими-то датчиками, и нам их было страшно жаль.

Здание факультета много лет не ремонтировалось, разве что иногда подкрашивалось. Стену вдоль лестничного пролёта с первого на второй этаж я использовал для вывешивания наискось газеты «Литературный физфак», главным редактором и основателем которой являлся. Другие места в рекреациях на втором и третьем этажах были заняты основной стенгазетой «Голос». Университетские стенные газеты были знамениты в масштабах всего города. С разнообразными, вплоть до фантастических рисунками, публикациями профессиональных журналистов и будущих известных писателей, они склеивались из 10-16 листов ватмана. Газета физиков конкурировала по размерам и количеству размещённых материалов с газетой «Филолог», вывешивавшейся раз в месяц от двери на парадную лестницу до туалета на втором этаже бывшего дворца Петра Второго на набережной.

Кстати, из газеты «Филолог» с разрешения автора я перепечатал один из первых рассказов Михаила Веллера. У нас он назывался «Взрыв», а в сборнике рассказов «Хочу быть дворником» — «Последний танец». Ниже «Литературного физфака» в цокольном этаже располагался просторный буфет.

Иногда там устраивались интересные встречи, например, с бывшим ректором академиком Александром Даниловичем Александровым, который пытался обосновать, а по сути, оправдывался за свою идею «выселения» естественно-научных факультетов в Петергоф, что, конечно, не вызывало никакого восторга ни у студентов, ни у преподавателей (ровно так же, как поначалу не вызвал восторга переезд Конституционного суда в Петербург). К тому же в Петергофе никто не обещал преподавателям коттеджи, хотя квартиры они всё-таки там получили.

Помню встречу с профессором Сергеем Александровичем Малининым, деканом юридического факультета, участником разработки брежневской конституции. В большом зале устраивали концерты. Я не большой любитель современной или джазовой музыки, но однажды мне поручили встретить запаздывавшую Эльвиру Трафову. Это был концерт знаменитого в то время джазового коллектива Давида Голощёкина и Эльвиры Трафовой. Тогда я впервые узнал эти имена.

Раз в год на факультете устраивали большое «шумство» — День Физика, с приглашением гостей из других университетов — например, из Новосибирского. Тогда буфет превращали в популярный пивной бар.

В мои студенческие годы распространён был анекдот о физиках и филологах: «Чем студент-физик отличается от студента-филолога? — Филолог до синевы выбрит и слегка пьян, а физик — слегка выбрит, зато до синевы пьян». Филологический факультет относился к числу идеологических, надзор и дисциплина там были покрепче. Физики же поголовно, начиная с третьего курса, а то и раньше, подрабатывали в лабораториях на кафедрах и имели доступ к спирту высшего сорта, выдававшемуся «для протирки (а лучше — промывки) оптических осей» — и это в условиях хронического дефицита хорошей выпивки в магазинах. Конечно, употребляли в меру, до синевы редко кто напивался. Тем более любопытно, что в здании на набережной Макарова, где размещался физический факультет, до революции 1917 года находилось Управление неокладных сборов и казённой продажи питей!

Переезд в Петергоф меня не миновал. Когда я был на третьем курсе, физиков перевели в «Мартышкинский университет». Но уже через год, перейдя на четвёртый курс, я снова вернулся на набережную Макарова, поскольку кафедры и лаборатории ещё не переехали, а на старшем курсе мы все уже готовили дипломные работы на кафедрах. Наш выпуск 1977 года стал последним выпуском в доме на набережной.

Смольный

Громадный ансамбль у излучины Невы напротив устья Охты состоит из трёх зданий — Александровского института мещанских девиц с садом, построенного в 1765-1775 годах Юрием Михайловичем Фельтеном (предположительно по проекту самого Василия Ивановича Баженова), комплекса келий и возведённого в 1748-1769 годах Варфоломеем Варфоломеевичем Растрелли дивного собора Смольного монастыря — собственно Смольного института благородных девиц, законченного Джакомо Кваренги в 1808 году. По архитектурным стилям это ранний классицизм, позднее русское барокко и строгий классицизм. Все три здания памятны мне.

Прежде всего я познакомился с Александровским институтом, значительную часть которого занимал географический факультет, а несколько комнат на третьем этаже и в подвале отдали недавно образованному на базе кафедры физики атмосферы ОКБ аэрокосмической аппаратуры «Интеграл», где я работал после выпуска.

Все здания — Александровский институт, кельи, Смольный институт — соединены переходами, но часть из них заложена, а часть при советской власти охранялась сотрудниками «девятки» КГБ, поскольку в Смольном размещались областной и городской комитеты всевластной тогда КПСС.

Сотрудникам «Интеграла» иногда удавалось проникнуть в помещения исполкома в расположенных рядом кельях (их охраняли не так строго). Во всём городе только там в буфетах было чешское пиво в бутылках. Забавно, но когда спустя много лет в Александровский институт въехали подразделения администрации Ленинградской области, мне как депутату Государственной думы выделили приёмную — ту же комнату, где я работал в ОКБ «Интеграл». Раньше никакой набережной вдоль Смольного не было. Сады Александровского института и монастыря подходили прямо к воде. Сад Смольного от заднего фасада тоже тянулся до реки, но был огорожен с двух сторон параллельными железными заборами. Заборы заканчивались дугообразными решётками-квадрантами, выступавшими на несколько метров за береговую черту. Набережную проложили при губернаторе Владимире Яковлеве к 300-летию Петербурга.

В 1990 году жители Полюстрово избрали меня депутатом Ленсовета. Мы работали вместе с коллегами и председателем Ленсовета, потом мэром Анатолием Александровичем Собчаком по программам развития международного сотрудничества. Летом следующего года мэр предложил мне работу в только что созданном комитете по внешним связям. После августовской революции 1991 года мы заняли кабинеты международного отдела обкома на первом этаже Смольного. О тринадцати годах, проведённых в стенах Смольного, можно написать целую книгу. Сейчас ограничусь несколькими штрихами.

Начну именно со стен. Кондиционеров в Смольном довольно долго не водилось, разве что в самых главных кабинетах. В жару и в холод нас выручали толстенные, более чем метровые стены здания. В изнурительную жару они долго сохраняли прохладу в комнатах, прогреваясь не раньше чем через неделю. Соответственно, в лютую зимнюю стужу они, если не было отопления, промерзали насквозь также не ранее второй недели.

На первом этаже пол — каменный. Нынешний, из серо-бурых полированных лещадных плит, уложен сравнительно недавно. Прежний был выложен в шахматном порядке белыми и серыми мраморными квадратами. При замене под ним обнаружился другой пол — цементный, с вдавленными мелкими красными камушками — по нему ходили и благородные девицы, и их воспитательницы, и Ленин. Кстати, смолянками были две мои прабабушки — дочери генерал‑майора Иосифа Ивановича Брежнева.

А в начале 1992 года по мраморному полу, грохоча колесами, катилась багажная тележка, доверху наполненная живописными портретами Владимира Ильича Ульянова-Ленина. По указанию новых хозяев их снимали со стен всех кабинетов. В моём тоже висел неплохой работы портрет Ленина, правда, без значка члена Центрального исполнительного комитета в виде красного флажка. Мне же, носившему похожий депутатский значок, хотелось иметь портрет вождя со значком. Когда картину сняли и вынесли из кабинета, я незаметно утащил с тележки другой портрет, со значком, и спрятал его за шкафом. Укрепить картину на шестиметровой высоте времени не нашлось, а потом уборщица обнаружила его за шкафом и сдала на склад. Спустя несколько лет на пустой костыль я повесил картину Евгения Орлова «Пловчиха».

В северном крыле монастырских келий сейчас учат студентов факультета международных отношений. Его организовал мой товарищ по Ленсовету и центристской Межпрофессиональной депутатской группе профессор Константин Константинович Худолей. Много лет я читал там лекции. А прежде в тех же помещениях располагался партийный архив, где хранилась с 1981 года и моя учётная карточка. Я рассказал вам о некоторых дорогих мне по воспоминаниям петербургских-ленинградских домах, расположенных на невских берегах. В Москве я живу фактически в лесу.

Оставить комментарий

Для того,чтобы оставлять комментарии, Вам необходимо Зарегистрироваться или Войти в свою комнату читателя.

РекомендуемЗаголовок Рекомендуем