Уже при Петре Первом хозяева домов начали сдавать углы (по нашему — «койки»), разгораживая комнаты на несколько закутков: вот и первые коммуналки.
Словосочетание «коммунальная квартира» действительно родилось при советской власти, в середине 1920‑х. До 1917 года его отчасти заменяло слово «квартира», появившееся в конце XVII века в военной среде («стать на квартиру» — определиться на постой) и означавшее наёмное жильё. А. Н. Радищев в 1780‑х годах пишет родителям: «Я здесь переезжаю с квартиры на квартиру. Худо не иметь своего дома». В романе XVIII века о Ваньке Каине читаем: «По нескольких днях пришли они в Избылицы и заняли себе квартиру у знакомого мужика». И здесь речь о постое. Дом — это было своё, квартира — то, что приходилось нанимать.Когда в Петербурге появились доходные дома (тогда говорили «спекулативные» — то есть предназначенные для выгоды, для сдачи помещений внаём), далеко не каждый мог снять квартиру целиком; снимали комнату-две. В результате квартиры в доходных домах стали превращаться в «коммунальный рай». К 1840‑м годам коммунальные квартиры охватывали значительную часть городского жилого фонда.
Нанимали жильё не столько приезжие, сколько сами горожане. Дом купить было дорого. Покупка квартиры являлась юридическим нонсенсом: нельзя было купить жильё без права на землю, да ещё в доходном доме, принадлежащем другому человеку. И квартиры нанимали. К 1890‑м годам 94 % (!) населения столицы жило в наёмных квартирах. Соотношение же квартир с жильцами (коммунальных) и семейных (отдельных) было таковым: в центре города — 1 : 20, в дальних городских частях — 1 : 5. В конце XIX века пятая часть всех петербургских квартир — коммуналки!
Домовладельцам коммуналки были выгодны: при сдаче в аренду квартиры по жильцам (то есть по комнатам) можно было выручить больше, чем при сдаче квартиры одной семье. Способствовала размножению коммуналок и сдача площади от жильцов — субаренда. Бывало, «подселенцев» в небольшой квартире набиралось человек до пятнадцати, и при наличии одной кухни и одного клозета на лестничной площадке она превращалась в подобие коровника.
К 1860–1880‑м годам сложилось несколько типов коммуналок. Ими были, например, все подвальные и чердачные квартиры. В них ютилось иногда по 10 человек в комнате. Сырость, грязь, крысы… И тем не менее в 1890 году квартир для угловых и коечных жильцов насчитывалось до 12 тысяч! Сезонные рабочие и отходники устраивали «артельные коммуналки»: 30–40 человек снимали подвал, там делали нары, на них спали по двое, по трое. Об удобствах и чистоте речи не было… Признаться, советские коммуналки по сравнению с этими кажутся раем.
Петербургские коммуналки, как и петербургские доходные дома, стали для XIX века знаковым явлением. Их «воспевали» и проклинали поэты, тема «человеческого муравейника» прошла через творчество Ф. М. Достоевского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. С. Лескова, Г. И. Успенского. Петербургские коммуналки казались проклятьем, ниспосланным свыше.
Но вот пришла советская власть… И вместо того, чтобы бороться с «наследием царизма», она это наследие стала умножать. В эти времена к делу примешалась идеология. В основе госполитики по жилищному вопросу лежала идея обобществления быта с установкой на создание коммунальных квартир (вершиной мог бы стать фаланстер — утопическая идея Ш. Фурье). Воплощением в жизнь идеи обобществления стали дома-коммуны — «социализм в одном здании» (их «отец» — Н. Г. Чернышевский: см. роман «Что делать?»). Доходило до идиотизма: появлялись проекты домов-коммун с корпусами для раздельного проживания детей и их родителей. Прощай, семья!Размножению коммуналок способствовала и начавшаяся в 1918 году экспроприация жилой собственности, которой ведал Коммунотдел.
Горожане очень скоро вкусили всех прелестей проживания на «коммунальной жилплощади», которое наивным мечтателям вроде Фурье, Чернышевского и Коммунотдела виделось как идеальная форма «быта будущего». Началась грызня в «благородном» человеческом стаде. Домоуправления засыпали жалобами, сообщениями о ссорах. В конце 1920‑х ленинградские власти приходят к выводу: «опыт коммунальных квартир показал всю жизненную нецелесообразность их сохранения». Но из Москвы раздаётся окрик: освобождающиеся помещения заселять по волеизъявлению домоуправления! Центральная власть по-прежнему делала установку на коммуналки. Случайно ли?В советских госорганах быстро смекнули — нет лучшего инструмента для контроля за населением, чем коммуналки. С конца 1920‑х с коммуналками борются лишь на словах. К ЖАКТам прикрепляются «тройки ОГПУ» — как наблюдающий орган. Жилтоварищества производят свой отбор, выдавливая с жилплощади неугодные элементы и вселяя нужных людей. Управдом следит за поведением жильцов и докладывает обо всём куда надо.
1930‑е. Ширится строительство роскошных, называемых ныне сталинскими домов с роскошными же квартирами. Массовым такое строительство не назовёшь, а сотни тысяч граждан между тем ютятся в 10-, 15-, а то в 40-комнатных коммуналках с одним туалетом. Да что там! В 1933 году в Ленинграде насчитывалось более 5000 деревянных бараков, где люди жили безо всяких удобств.Декларируя борьбу с коммуналками, государство на деле плодило их открыто и скрыто. Даже партийных работников часто поселяли не в отдельную квартиру, а в коммуналку — пусть будет человек «под глазом».
В 1950–1960‑е годы в СССР, наконец, началось массовое строительство жилья с целью переселения нуждающихся в отдельные квартиры. И что? Стали массово исчезать коммуналки? Как говорят в Одессе, «чтоб это было да, так нет». Массовое строительство, увы, не смогло кардинально решить проблему. Деление семей, женитьбы, ссоры, отселение или прописка родственников, «подселенцы» превратили вскоре «районы сплошного отдельного жилья» на 20 % в районы жилья коммунального.
Советские коммуналки успели войти в плоть и кровь и общественного сознания, и общекультурного процесса. Это была социальная язва, но это была и привычная форма жизни. В советских коммуналках у человека выработалась особая коммунальная психология. На многих жизнь в коллективе действовала благотворно. Тут и возможность прийти соседу на помощь и самому получить её, тут и общение как важный элемент бытия — вряд ли появлялась такая возможность в условиях индивидуального жилища. Многие и не мыслили иной жизни, кроме как в коммуналке. У исследователей, журналистов сегодня встречаешь термины «коммунальный синдром», «коммунальная ностальгия». Тоска по коммуналкам гложет ныне не только пожилых, но и совсем ещё не старых людей.
В 1991‑м рухнула советская власть. Пустые декларации типа «Каждой семье — отдельную квартиру!» перестали звучать. Зато в остальном всё осталось по-прежнему: чиновникам не было дела до мающихся в «коммунальном муравейнике». Массовым расселением коммуналок занялись риелторы — не по «идее», а по выгоде. Парадокс — то, что не смогли сделать десятки лет советской власти, сделали несколько лет активной работы риелторов и деньги бизнесменов: значительная часть петербургских коммуналок была расселена в 1990‑х – начале 2000‑х годов. Тем не менее к концу XX века они составляли ещё свыше 15 % от общего жилого фонда. Сегодня — около 17 %. Кажется, коммуналки плодятся, а Петербург печально лидирует в этом процессе среди других городов.
Но всё же эра коммуналок кончается. И практически, и психологически. На квартирном рынке единица отсчёта — квартира. Комнаты приобретаются вынужденно и редко. Коммуналки перестали быть знаком быта. И они, конечно, потихоньку исчезнут. Когда? Это уже другой вопрос...
