Екатерина Вторая в Киеве

Государыня с избранными приближёнными разместилась в деревянном Царском дворце, возведённом на правом высоком берегу Днепра по проекту Бартоломео Растрелли ещё в 1752 году. Строился он для Елизаветы Петровны, но заказчице в нём гостить не пришлось — так что Екатерина стала первой государыней, пребывающей в его стенах. Стоит дворец и сегодня (улица Грушевского, дом № 5А) — он служит церемониальной резиденцией местного правителя. Нынешнее название (Мариинский) дворец получил в честь императрицы Марии Александровны, супруги Александра Второго, любившей жить в Киеве. Екатерине этот дворец не очень понравился: за прошедшие десятилетия здание пришло в запустение, и его ветхость не смог скрыть спешно проведённый к её приезду косметический ремонт. Все прочие высокие гости жили в городе по квартирам. Например, генерал-фельдмаршал Григорий Потёмкин избрал для обитания Печерский монастырь (нынешняя Киево-Печерская Лавра находится на Лаврской улице, дом № 15). Этот грандиозный ансамбль в стиле барокко был окружён тогда настоящей крепостью, построенной ещё по приказу Петра Первого. Вне крепостных валов и рвов лежало Печерское предместье — одна из трёх частей тогдашнего Киева. Кроме него, были ещё Старый Город и Подол, пространство между которыми только начинали застраивать.

Киев императрице не понравился. В одном из писем барону Гриму она с сарказмом отозвалась о нём так: «Странен здешний город. Он весь состоит из укреплений да из предместий. А самого города до сих пор не могу доискаться. Между тем, по всей вероятности, в старину он был, по крайней мере, с Москву». Узнав об условиях проживания и питания тех из её свиты, кому не досталось места во дворце, государыня была шокирована: «Они с трудом могут продовольствоваться в мерзейших клетушках, — и делала вывод — город отвратителен». Не в силах мириться с этим положением, она распорядилась срочно составить первый «правильный план» города и перед отъездом его утвердила.

В Киеве императрицу застал Великий пост, прекративший все развлечения Двора, и потому главным её делом на это время стало посещение монастырей и общение с религиозными деятелями. Сразу же по въезде в город она отправилась не во дворец отдыхать, а в пещерную церковь Успения — самый древний и главный храм Печерского монастыря. Чаще прочих она посещала этот монастырь и в остальное время пребывания в Киеве: то навестит монастырскую больницу, то отстоит обедню, то исследует крепостные сооружения, то ознакомится со знаменитыми пещерами. О последних, кстати, она отозвалась в письме так: «Вчера мы были в пещерах ближних и дальних и оттуда вышли, как из бани, так все вспотели, хотя мороз был градусов от 10 до 20». Посетила государыня обедни (дневные церковные службы) и в большинстве других киевских монастырей: Софийском (31 января), Флоровском (7 февраля), Михайловском (14 февраля), в Андреевской церкви (21 февраля), Пустынно-Николаевском (28 февраля), Богославском на Подоле (30 марта), Братском Богоявленском (11 апреля). Как видим, график чёткий: служба раз в неделю… На богослужения императрица выезжала при полном параде, «в сопровождении полков и при пушечной пальбе».

Стремясь выказать себя истинно православной государыней, Екатерина демонстрировала своё благочестие со всем возможным рвением, стоически выдерживая многочасовые моления и поклоны. На духовных лиц она денег не жалела, потратив на жалования им огромную сумму в 31 тысячу рублей, из которых 4 тысячи пошло киевскому митрополиту Самуилу — его государыня посещала на Пасху. Киевский архиепископ Никодим получил митру с бриллиантами. Каждый монах всех киевских монастырей удостоился от неё личной «дачи» в 5 рублей. Многие храмы «державная гостья» одарила драгоценной церковной утварью. Например, Михайловский Златоверхий монастырь получил к мощам святого Владимира две золотые лампады с кистями, осыпанными бриллиантами и жемчугом, а также паникадило из серебра. Интересно, что императрица попутно демонстрировала и неизменную веротерпимость: католическому епископу Киева вручила крест с розами за 1600 рублей, а местному лютеранскому пастору и вовсе назначила постоянный пенсион — 300 рублей в год.

Была благосклонна Екатерина и к киевскому чиновничеству: лично посетила палаты городового магистрата, кому-то жаловала за долгую беспорочную службу орден Святого Владимира II, III или даже IV степени, кого-то лично повышала в чине. Что до представителей «градского общества» — купцов и мещан, — то им удалось близко лицезреть государыню лишь один раз, когда купечество устроило для неё торжественный обед. Там его выборные, страшно смущаясь и запинаясь на каждом слове (по отзыву очевидца), сумели всё же поздравить «державную гостью» с приездом и приложиться к её руке. В путешествии 1787 года, в отличие от прежних, таких «встреч с народом» было очень мало — кроме киевской, лишь одна, в Новгороде-Северском. Простому люду радость от приезда императрицы перепала только раз, зато какая! По распоряжению генерал-губернатора графа  Румянцева-Задунайского 29 марта в связи с началом Светлой седмицы на площади перед Царским дворцом «поставлены были чаны с вином, мёдом и пивом… на столиках положены были… съестные припасы», причём на раздаче поставили караул — во избежание эксцессов жадности. Народу было разрешено «гульбищами перед дворцом безденежно пользоваться всю Святую неделю», в течение которой нищим не раз раздавали жалованные государыней деньги.

Довелось Екатерине в Киеве и лично познакомиться с представителями неведомых ей народов. Так, 14 марта к ней «приезд имел султан казахской Меньшой Орды Джихангир со старшинами». Во время приёма он произнёс речь на своём языке — которого, конечно, никто из присутствовавших не знал. Что хотел — так и не поняли, но денег (аж 3600 рублей!) дали. Императрица потом писала: «Сроду столько иноязычных я не видела».

За месяц до того, 14 февраля, светлейший князь Потёмкин представил государыне мужественного вида смуглого человека в военном мундире — венесуэльца Франсиско Миранду. Красивый и умный иноземец был принят Екатериной благосклонно, пришёлся ко двору и быстро стал членом её киевского ближнего круга. Тем не менее от высочайшего предложения вступить в русскую службу Миранда отказался, признавшись, что желал бы возглавить освобождение Венесуэлы от испанского владычества. Для успеха своего предприятия он попросил 10 тысяч рублей — но вместо них получил чин полковника русской армии и несколько рекомендательных писем. Через некоторое время Миранда убыл из Киева в Москву. Как полагали некоторые информированные спутники императрицы, инициатором его отъезда был сам светлейший князь, заметивший зарождающуюся слишком явную женскую симпатию государыни к заморскому революционеру. Дальнейшая жизнь Миранды была полна приключениями. Повоевав в Европе за революционную Францию, он таки достиг всего, к чему стремился — в 1811 году лично провозгласил независимость Венесуэлы. Но звёздный час Миранды был, как водится, краток: через год новоявленный генералиссимус венесуэльской армии и диктатор был разбит испанцами и умер в тюрьме. Кстати, памятник этому национальному герою Венесуэлы стоит не в Киеве, а в нашем городе — в Парке 300-летия Санкт-Петербурга. Статуя работы скульптора Хосе Караско была передана в дар президентом Венесуэлы Уго Чавесом и открыта в марте 2012 года.

В спокойном, даже скучном трёхмесячном «киевском сидении» государыни имелся элемент негативной эмоциональной напряжённости. Речь идёт, конечно, о взаимоотношениях графа Румянцева-Задунайского и светлейшего князя Потёмкина. Императрица никогда не любила фельдмаршала, видя в нём прежде всего спесивого и упрямого фаворита свергнутого ею супруга. Но интересы дела всегда ставились Екатериной выше личных симпатий, и она просто удалила фельдмаршала подальше с глаз долой, сделав его генерал-губернатором и наместником Малороссии. Всё, что она знала о графе, особенностях его личности, характере, склонностях и стиле жизни, всегда вызывало её отторжение и неприязнь. Теперь в Киеве, где Румянцев был хозяином, встреч и светского общения с ним избежать никак не получалось, что было для Екатерины крайне тягостно.

Казалось бы, граф сделал всё возможное, чтобы императрица осталась довольна: заготовил заранее все необходимые припасы, включая мебель и фрукты; лично встретил государыню на границе своего генерал-губернаторства, будучи верхом из уважения; дал гостье роскошный обед в своём имении Вишенки; не забыл возвести на въезде в Киев триумфальные ворота; через несколько дней в своём киевском доме устроил большой бал-маскарад; из своих личных средств спонсировал пасхальные народные гуляния для киевлян. Наконец, на день рождения Екатерины 21-го апреля фельд-маршал организовал ещё один бал в Царском дворце, который поразил искушённых очевидцев как замечательным духовым оркестром, так и зажжённым в заключение великолепным фейерверком — стоившим, как говорили, аж 30 тысяч рублей. Но всё было напрасно: что бы Румянцев ни делал для подготовки к её визиту, она не видела успехов, только его промахи и недоработки — и не старалась скрыть своё недовольство. Фельдмаршал, понимая это, был всегда мрачен и молчалив и к тому же не раз позволял себе публичные злые выпады против своего взлетевшего до небес бывшего подчинённого, Потёмкина. Тот в свою очередь не скупился на заочные язвительные выражения в адрес пожилого полководца. Светлейший князь пребывал в Киеве не в лучшем своём состоянии, не раз проходя короткий путь от подавленности и глубокой депрессии — к стремительной деятельности. Ведь вскоре, вот уже совсем близко, решалось, возможно, главное дело его жизни, сулившее или дальнейший взлёт, или сокрушительное падение — и его нетерпение временами было выше его сил…

Императрица в этом противостоянии безоговорочно приняла сторону светлейшего. И хотя ревизия, по заведённому в империи порядку проходящая во всех учреждениях Малороссии одновременно с высочайшим визитом, не выявила особых упущений и нашла все дела в исправном порядке — ситуацию это не изменило. В итоге три малороссийских наместничества, возглавляемые Румянцевым-Задунайским — Киевское, Новгород-Северское и Черниговское, — оказались среди немногих лишённых высочайшего благоволения после путешествия. Императрице не понравилось, что ожидаемых ею торжественных встреч в Киеве организовано не было, городские улицы были плохо вымощены, да и прочих недостатков набралось с лихвой. История сохранила гордый ответ Румянцева на переданное от государыни неудовольствие (отметим — лично не захотела): «Скажите её величеству, что я фельдмаршал её войск, что моё дело брать города, а не строить их и ещё менее — украшать!» Екатерина была поражена этой явной дерзостью, но сдержала гнев — правда, больше графа видеть не пожелала никогда. Румянцев, похоже, испытывал те же сильные эмоции, поскольку, несмотря на любые слухи и риск для своего высокого положения, отказался сопровождать императрицу до границы вверенных ему губерний. Сославшись на болезни, он поручил это киевскому градоначальнику.

22 апреля 1787 года Екатерина Вторая после молебна в Софийском соборе Печерского монастыря торжественно, под колокольный звон и салют, покинула Киев и на галерах отправилась вниз по Днепру к цели своего путешествия — в Крым... Она была настолько переполнена негативными впечатлениями и эмоциями от пребывания в «матери городов русских», что даже много позже, гостя уже во владениях Потёмкина, писала в Петербург: «В Кременчуге нам всем весьма понравилось, наипаче после Киева, который между нами ни единого не получил партизана (то есть сторонника, приверженца. — Прим. С.Г.), и если бы я знала, что Кременчуг таков, как я его нашла, я бы давно переехала. Чтобы видеть, что я не попусту имею доверенность к способностям фельдмаршала князя Потёмкина, надлежит приехать в его губернии, где все части устроены как возможно лучше и порядочнее; войска, которые здесь, таковы, что даже чужестранные оные хвалят неложно; города строятся; недоимок нет. В трёх же малороссийских губерниях, оттого что ничему не давано движения, недоимки простираются до миллиона, города мерзкие и ничто не делается».

Киевлянам же осталась от того высочайшего визита городская легенда — о том, как после пикника, устроенного в лесу к северу от Киева, Екатерина с Потёмкиным пошли прогуляться по прекрасной дубовой роще. Государыня была в восхищении от открывающихся вокруг живописных пейзажей, светлейший же, напротив, был мрачен и поглощён своими мыслями. Заметив это, Екатерина сказала ему: «Григорий, кинь грусть! Посмотри, какая красота кругом!» Эти слова были записаны кем-то из свитских и вошли в историю Киева. Парк, расположенный севернее Кобзарской улицы в нынешнем Подольском районе, называется Кинь-Грусть и поныне.

Все даты в этой публикации даны по старому стилю

Путь на пользу. К 225-летию путешествия Екатерины Великой в Новороссию и Крым: сборник научных статей. М., 2012