Вот что сказано об этом произведении: «Скульптура, созданная Шемякиным, не предназначалась для какого-то определённого места и не является памятником в общепринятом понимании этого слова (сооружение, увековечивающее память о выдающемся лице или событии с однозначно положительной оценкой). Образ Петра принципиально не однозначен. Голова царя выполнена на основе прижизненной и посмертной масок, снятых Растрелли с лица Петра. Однако фигура имеет подчёркнуто гротесковый характер, с нарушением естественных пропорций тела и конечностей. Художника, по-видимому, интересовали прежде всего формальные приёмы отстранения, совмещения документальности и фантазии».
В приведённой характеристике описываемой скульптуры подчеркнём самое общеизвестное: «не предназначалась для какого-то определённого места и не является памятником в общепринятом понимании этого слова», и позволим себе комментарий, относящийся к её короткому «эрмитажному» периоду жизни в Санкт-Петербурге.
Предполагаю, что, когда подарок М. М. Шемякина, адресованный на имя первого заместителя председателя исполкома Ленсовета Алексея Алексеевича Большакова (его имя значилось в сопроводительных документах на груз), уже направлялся в Ленинград, никакого окончательного решения ни о месте его установки, ни и о самом его статусе ещё не было принято. Администрация города обратилась с просьбой временно призреть прибывающий ящик со скульптурой на территории Государственного Эрмитажа (до принятия решения о дальнейшей судьбе подарка) к Виталию Александровичу Суслову, а тот, в свою очередь, поручил координировать эти вопросы мне. Место для хранения ящика было определено — под аркой ворот, ведущих с Дворцовой площади в Большой (Парадный) двор Зимнего дворца; вход в музей для публики через Главные ворота был открыт позднее — в 2003 году.
Так скульптура и простояла некоторое время в закрытом ящике; чтобы взглянуть на неё, необходимо было присутствие отправителя или адресата. Имени Эрмитажа в этом коротком списке, естественно, не было; установка скульптуры на эрмитажной территории не предполагалась (но годы спустя в сетях постфактум обсуждалась; подлил масла в огонь и автор скульптуры, соглашавшийся позднее с таким лестным для него предположением). Когда вскоре сообщили о необходимости распаковать скульптуру и выставить её где-нибудь во дворе для осмотра членами сформированной комиссии, мы попросили прислать на распаковку официального представителя А. А. Большакова. Представитель прибыл, точнее — прибыла, и рабочие хозяйственной части пришли во двор. Как только скульптура освободилась от ящика и была поставлена на паллету, мне стало ясно, где её поставить для представления комиссии.
Многие помнят, что до реставрации-реконструкции Большого двора в южной части сквера, ближе к воротам, была разбита большая клумба, в центре которой стояла бронзовая фигура «Стрелка из лука» Жигмонда Кишфалуди-Штробля (реплика отливки 1918–1919 годов). Образ «Стрелка из лука» заимствован венгерским автором у Эмиля-Антуана Бурделя (его «Геракл, стреляющий из лука» был исполнен в 1909 году). Скульптура Геракла экспонировалась в Государственном Эрмитаже на монографической выставке Э.-А. Бурделя, проходившей в январе — марте 1972 года. Выставка «Венгерское искусство XIX–XX веков» с фигурой «Стрелка» состоялась в Государственном Эрмитаже десятью годами ранее, в апреле — июне 1962 года.
То, что было создано М. М. Шемякиным и предстало перед нами, являлось исполненным в бронзе скульптурным парафразом хранящейся в Государственном Эрмитаже «Восковой персоны» Бартоломео Карло Растрелли. Несмотря на ряд существенных отличий шемякинской версии от исполненной после смерти императора натуралистической по самой технике исполнения «персоны», именно характер её репликативности позволил увидеть схожие приёмы в произведениях М. М. Шемякина и Ж. Кишфалуди-Штробля. Шемякинского Петра на автопогрузчике поставили в разрыве кустарника на обрамляющий сквер гранитный парапет на одной линии со «Стрелком из лука». Так в пространстве Большого двора Зимнего дворца сложилась двойная пластическая рифма: Растрелли — Шемякин и Бурдель — Кишфалуди-Штробль.
Сегодня «Стрелок из лука» установлен в пространстве реставрационно-хранительского центра Государственного Эрмитажа в Старой Деревне. Попутно можно назвать ещё одну фигуру, близкую и к Бурделю, и к Кишфалуди-Штроблю. Это удивительно точно проработанный «Мэргэн — стрелок из лука» в Улан-Удэ, созданный известным бурятским скульптором Александром Михайловичем Мироновым, учившимся в Художественно-промышленном училище имени В. И. Мухиной.
В одном из своих интервью М. М. Шемякин упомянул, что «Союз скульпторов с Союзом архитекторов сначала хотели поместить его (памятник. — В. М.) во дворе Эрмитажа. Долго вели обсуждения. В итоге договорились до того, что где-то в Купчино открывается гастроном и перед ним есть неплохая площадка. Я, естественно, вспылил: “Не хочу, чтобы об моего Петра разбивали бутылки из-под водки. Тогда я его просто забираю”».
Вот что вспоминал принявший дар М. М. Шемякина Анатолий Александрович Собчак: «Поэтому, когда в 1991 году по моей инициативе в Ленинграде было установлено скульптурное изображение Петра работы Михаила Шемякина, подаренное городу автором, это вызвало бурю негодования — настолько он не укладывался ни в какие рамки и выглядел как очевидный вызов всему официальному.
Я не могу сказать, что сразу был покорён шемякинским Петром. При первом взгляде на него он раздражает, как внезапно заболевший зуб, но и оторваться от него невозможно. Я сразу же решил, что этот памятник нужен городу, хотя бы для того, чтобы нарушить унылое однообразие соцреалистических фигур, понаставленных в городе за советское время. Кроме аникушинского Пушкина, ни один из памятников этого периода города не украсил и ничего не добавил к его облику.
Самое удивительное состоит в том, что несоразмерно маленькая голова шемякинского Петра, которая вызывает наибольшие споры и раздражение, является абсолютно реалистической деталью — она сделана по маске Петра. <…>
Заслуга Михаила Шемякина, на мой взгляд, состоит в том, что он попытался очистить образ Петра от последующих наслоений, вернув ему его человеческие черты простого смертного, за которым, однако, просматривается характер и черты гения со всеми его пороками и добродетелями.
Мы долго искали место для такого памятника — в Летнем саду, у Домика Петра на Петроградской набережной, но в конце концов остановились на Петропавловской крепости у Комендантского дома. И лучшего места не сыщешь».
Не успела публика привыкнуть к новым впечатлениям от сидящего в креслах царя, как в 2003 году в антологию скульптурных образов российских императоров во двор Михайловского замка на тронном кресле въехал ещё один — Павел Первый Владимира Эмильевича Горевого. Кресла вслед за Мольером с улицы Ришелье уверенно оседлали Александр Николаевич Островский перед Малым театром и Пётр Ильич Чайковский перед Консерваторией в Москве, а также Дмитрий Иванович Менделеев, Иван Сергеевич Тургенев, Фёдор Михайлович Достоевский в Санкт-Петербурге. Так и представляется эта несущаяся на нас лава если не конницы, то «креслицы». Для её описания нужен талант литератора Сергея Анатольевича Носова, раскрывшийся в увлекательной «Тайной жизни петербургских памятников».
Вернёмся к шемякинскому Пётру Первому, только что установленному в кустах сквера Большого двора Зимнего дворца. Вид сидящего в зелени царя убедил меня в оценке памятника как изломанно-лиричной парковой скульптуры (не монумента!). И конечно же, ему комфортнее было бы находиться в одном из парков города. Но не для того призывался гений Шемякина: городу в новую эпоху настоятельно необходим был новый символ и именно монумент (что неоднократно подчёркивали многие из выступивших на церемонии открытия памятника). Ни креслы, ни фигура сидящего в них царя в классические параметры героического монумента не вписывались, поэтому монументализирование прошло «по положению»: скульптуру установили в центре Петропавловской крепости сбоку от собора. И если Исаакиевский собор служит величественным контрпунктом для Медного всадника, то у Петропавловского собора отношения со «своим» памятником иные. Уставший бронзовый царь опустился в креслы, и взгляд его упирается в стену собора. Шемякинский Пётр Первый не устремлён с вытянутой десницей навстречу врагу, а по-старчески, но бодрясь, присматривает за местом своего упокоения. Вот такой монумент.
À PROPOS
Особое значение для Журнала Учёта Вечных Ценностей имеют наши авторитеты. Так мы с самого начала издания журнала стали титуловать не просто постоянных авторов, а подлинных исследователей Санкт-Петербурга, учёных-краеведов, историков архитектуры, искусствоведов. Тех, кто пишет историю нашего города, чьи имена сами вписаны в неё золотыми буквами. В прошлом году мы потеряли одного из авторитетов журнала — научного сотрудника Музея городской скульптуры, лауреата Анциферовской премии, смотрителя Некрополя Александро-Невской лавры Юрия Минаевича Пирютко. Некоторое время спустя после его кончины другой наш авторитет, заместитель генерального директора Государственного Эрмитажа Владимир Юрьевич Матвеев передал редакции текст этой статьи, посвятив её памяти Юрия Минаевича. Безвременный уход Матвеева стал самой значительной утратой петербургской культуры весной 2015 года. Однако он навсегда останется с «Адресами» — не только потому, что вступил в Союз журналистов Санкт-Петербурга и Ленобласти через нашу первичную организацию, но и потому, что публикация материалов его творческого наследия в «Адресах Петербурга» обязательно будет продолжена. Светлая память Юрию Минаевичу и Владимиру Юрьевичу, без них наш журнал был бы совсем иным...
И ещё один эпизод эрмитажного вернисажа 1991 года. Когда немногие члены комиссии, собранной для решения вопроса о месте установки подарка, уже высказали свои мнения и склонились к устраивавшему большинство предложению направить ножки кресел в Петропавловскую крепость, в Большом дворе Зимнего дворца появился сам Михаил Михайлович. От своего хрестоматийного образа его отличал только пухлый портфель в руке. В нём что-то было.
Возражений против предполагаемого места установки памятника у маэстро не было. Но он сообщил собравшимся о ещё одной важной детали памятника, открыл портфель и достал из него лавровый венок (естественно, не лавровый, а бронзовый). Этот венок Михаил Михайлович возложил на тщательно выбритую голову бронзового Петра Первого. Комиссия некоторое время обсуждала эту деталь и не столько возникающие изменения в художественном образе — в гравюре петровского времени можно встретить фигуру Славы с лавровым венком, зависшей над императором, да и на пышной шевелюре Медного всадника есть венок, — сколько практичность её использования: ведь утащат, — говорили одни, всё равно утащат, — говорили другие, которых не убедил маэстро, заявивший, что на всякий случай сделал он два венка. Пока шло обсуждение, стал накрапывать весенний дождь. Крупные капли падали на хорошо воскованную бронзу памятника. И от тех мест, где острые концы бронзовых лавровых листьев вонзились в бритую голову императора, потянулись струйки. Венок стал уже не лавровым, как на Медном всаднике, а терновым; столь щемящего и столь реалистичного в страстях памятника Петру Первому в терновом венце никто ранее не создавал. Не было такого и не будет: убрали венок обратно в портфель.
Вечером за чашечкой кофе в уютном баре теплохода, во время одного из недавних рабочих путешествий участников конкурса «Музейный Олимп» по Свири и Ладожскому озеру, кусочками только что рассказанной эрмитажной части истории установки в Санкт-Петербурге шемякинского бронзового Петра Первого поделился с Юрием Минаевичем. «Петровские памятники России» с его многочисленными рассказами к тому времени уже были опубликованы. Эти заметки вряд ли существенно дополняют страницы истории установки в Санкт-Петербурге шемякинской скульптуры, но позволяют ещё раз обратиться к светлой памяти Юрия Минаевича Пирютко.
Литература:
Пирютко Ю. М. Памятник Петру I в Петропавловской крепости // Петровские памятники России. Свод исторических и мемориальных памятников Российской Федерации петровского времени. Часть первая. — СПб.: Европейский дом, 2010.
Обложка публикации: Памятник Петру Первому работы Михаила Шемякина.
Владимир Матвеев.
Фотография Юрия Молодковца
