На Волковском кладбище, в его православной части, есть могила с бетонным крестом. На кресте табличка: «Алик и Милочка Вороновы убиты 25 ноября 1941 года». Именно «убиты», а не «умерли», не «погибли».
Лет пятнадцать назад за это «убиты» зацепилась взглядом Елена Махотько — учительница начальных классов. На кладбище она приходила к своему отцу, офицеру, участнику Великой Отечественной.
— Я сама родилась в ноябре, хоть и позже — в 1949-м. И всё вместе на этой табличке на кресте — ноябрь, «убиты», то, что это, судя по именам, маленькие дети, хоть там и не написаны даты рождения, — меня заставило задержаться у этой могилы, — говорит Елена Алексеевна.
Она стала заходить к Алику и Милочке, оставляла им конфеты, гвоздики или сажала цветы, вырывала наросшую за лето траву и немного пристрожила соседние кусты, которые норовили окончательно поглотить маленькую могилку.
— Когда я первый раз её увидела, там ещё была ограда. Судя по всему, раньше за могилой ухаживали. Кто-то ведь и крест поставил, явно не в 1941-м, а уже в послевоенное время. Но постепенно всё начало разваливаться. Ограды уже нет. От креста года три назад отвалился большой кусок. На табличке почти стёрлись буквы. Мы заказали новую и повесили её рядом, — рассказывает Елена Махотько.
«Мы» — это она, её сын и сестра Ирина Курохтина, экскурсовод. Родным Елена далеко не сразу рассказала о том, что ходит к Вороновым, не было необходимости. Но когда близкие узнали о детской могилке, тоже стали её навещать, прибираться там, ухаживать, чтобы совсем не пропала.
— А лет пять назад мне позвонила сестра, переспросила, как зовут детей, и вдруг сказала, что это, скорее всего, брат и сестра Юрия Воронова — известного ленинградского поэта. Она только что это узнала, прочитав в газете текст о нём, — говорит Елена Алексеевна. — Я очень люблю его стихи, он много писал про блокаду, но мне почему-то и в голову не приходило, что те, наши Вороновы, — это его близкие.
Родился всего один ребёнок
Сегодня стихи Юрия Воронова уже редко вспоминают. Хотя прежде часто цитировали, печатали, учили в школах. Про самого Воронова его же словами говорили: «Блокадным подростком остался навек». Сегодня в «военные даты» в Петербурге ещё можно услышать: «Нам в сорок третьем выдали медали, а в сорок пятом дали паспорта». Это как раз Воронов написал. Строчки автобиографичны. В 1943-м его наградили медалью «За оборону Ленинграда», а в 1945-м, когда ему исполнилось 16, он получил паспорт.
Юрий Воронов родился 13 января 1929-го. Отец —профсоюзный работник, мать — бухгалтер. В 1941-м мальчику исполнилось 12 лет. Весной закончил пятый класс, в сентябре, хоть и началась война, пошёл в шестой. Он учился в 3-й мужской гимназии Дзержинского района на Пестеля. Она только в 1936-м открылась. Как раз в первый набор этой гимназии и попал Юра Воронов.
С началом войны отец Юры ушёл в армию, служил в Кронштадте. Дома оставались мать и трое детей. Юра — старший. Младшему брату Александру — Алику — было три с половиной года. 8 октября родилась сестра Людмила — Милочка.
«В одном из ленинградских документов я недавно вычитал, что в загсе нашего Дзержинского района в ту пору было зарегистрировано рождение всего одного ребенка. Может быть, там и говорится о Людмиле?» — писал позже Воронов в предисловии к своему сборнику стихов, вышедшему в 1987-м.
И, скорее всего, девочка появилась на свет недалеко от дома, где жили Вороновы, — в роддомена той же улице, на Фурштатской, который проработал всю блокаду.
Родильный дом расположился в трёхэтажном здании на углу проспекта Чернышевского и улицы Петра Лаврова в 1937 году, где до этого было отделение милиции.
Во время Великой Отечественной войны он оставался единственным роддомом в городе — в остальных открылись госпитали — и работал всю блокаду.
В 1943-м в здание попали два снаряда, оно было существенно повреждено. В 1960-м дом перестроили, добавив ещё три этажа.
«Мы живём у бабушки Саши...»
Судя по всему, в начале войны Вороновы жили в доме № 12 по улице Петра Лаврова, как тогда называлась Фурштатская. При первых же обстрелах города в здание попала бомба. 8 сентября фотограф Борис Васютинский снял, как восстановительная команда помогает разбирать вещи жильцов как раз у этого дома. 9 сентября фотограф вернулся на улицу Петра Лаврова и сделал ещё несколько снимков, в кадр попал и снесённый угол 12-го дома. Видны оголившиеся внутренности квартир.
Про тот обстрел позднее вспоминал Дмитрий Акромов, живший в доме № 12. В сентябре 1941-го ему было 13 лет: «А бомбить немец начал всё сильнее. И как прошёл по Петра Лаврова, так и пять домов скосил. И наш, фасадный дом, который выходит на кинотеатр „Спартак“, задел. Я тогда членом группы охраны общественного порядка был — давай всех загонять в подъезды. Бомба попала не в тот угол, где бомбо-убежище было, а в другой. Если бы она попала в бомбоубежище, там бы никого в живых не осталось.
Раз кто-то дверь в подъезд отворил. Оттуда — гром, пыль. Меня тряхануло об стенку — кое-как во двор выскочил... Через проходную — прибежал в убежище, а там все лежат в обмороке: бомба прямого попадания, пройдя все 7 этажей, взорвалась. Представляете, что творилось в этом убежище?»
Позже, 10 октября, Юра Воронов писал отцу в Кронштадт: «Вчера исполнился месяц, как на нас налетают коричневые гады, и месяц, как разрушен наш дом. Ем я теперь так хорошо, что мама с бабинькой называют меня „обжора“. Мы живём у бабушки Саши...»
Действительно, 8 сентября 1941 года началась блокада Ленинграда. В тот же день при авианалёте бомбой был снесён угол дома № 12 по улице Петра Лаврова (Фурштатской).
«Алик хотел есть»
«У бабушки Саши» — это в квартире № 23 того же дома № 12 по Фурштатской. Она находилась в дворовом флигеле и не пострадала во время первого попадания бомбы в дом. В ноябре 1941-го в школе ещё продолжались уроки, хотя количество предметов и было сокращено. Юра уже записался в аварийно-восстановительную дружину. По сигналу тревоги мальчишки должны были выходить на дежурство и кидаться разбирать обрушившиеся дома, чтобы как можно скорее достать тех, кто выжил.
А ещё подросток Юра Воронов успевал ходить в булочную за хлебом, который уже выдавали по карточкам. С 20 ноября норма составляла 250 граммов — рабочим, 125 — иждивенцам и детям. Булочная, куда ходил Юра, располагалась на улице Салтыкова-Щедрина — сейчас это Кирочная. Дома хлеба ждали бабушка, мама, а особенно младший брат Алик.
«Брату Алику было тогда три с половиной года, а сестрёнке Милочке два месяца. Милочка ничего не понимала, она только плакала. А Алик хотел есть. Он всегда смотрел в окно и ждал меня с хлебом», — вспоминал спустя много лет Юрий Воронов.
25 ноября Алик так и не дождался старшего брата.
Это был вторник. В городе уже давно выпал снег.
По сводкам погоды, в тот день было около — 4 градусов, без осадков, но солнце не пробивалось через тучи. Юра возвращался из булочной. До дома оставалось пройти один квартал, мимо тогдашнего кинотеатра «Спартак», что работал в старинной лютеранской Анненкирхе.
Одноклассник Воронова Георгий Барковский в своих воспоминаниях описывал то, что произошло: «Случилось это у меня на глазах. Была воздушная тревога, и мы с одноклассником Вовкой Ивановым удрали из убежища. Вдруг послышался свист.
Мы спрятались за колонну кинотеатра „Спартак“ со стороны выхода. Свист перешёл в вой. Над домом напротив, на улице Петра Лаврова, взлетели обломки, кирпичи стали падать на площадь перед выходом из кинотеатра... Так погиб Юрин брат, а сам Юра, как я узнал позднее, был, в этот момент с другой стороны, со стороны входа в „Спартак“».
Сам Юрий Воронов позднее так вспоминал тот день: «Воздушной тревоги не было. Но неожиданно раздался свист, а затем два оглушительных взрыва: видимо, прячась за тучами, на большой высоте вражеский самолет сумел незамеченным проскочить в город. Я укрылся за колоннаду кинотеатра „Спартак“, который располагается в проезде между улицами Салтыкова-Щедрина и Петра Лаврова. Потом, увидев над нашим кварталом взметнувшийся черный всплеск, решил, что бомба упала где-то дальше, может быть, на улице Чайковского. Но оказалось, что ошибся. Когда вбежал в наш двор, там стоял туман из известковой пыли, а на месте нашего флигеля ещё оседала, казалось, шевелящаяся груда развалин».
«Исковерканный шкаф, как гроб...»
Квартира Вороновых была на втором этаже. Мать и бабушка в момент авиаудара находились на кухне. Они после разрушения квартиры провалились на этаж ниже. В тот же день их спасли. «Услышав их стоны, бойцы аварийно-восстановительной команды пробили капитальную стену со стороны лестницы. Их увезли в госпиталь», — писал Воронов.
Маленькие дети — Алик и Милочка — видимо, в момент взрыва были в комнате. Их не смогли быстро найти под обломками. Юра сам перерывал обломки того, что осталось от его дома. Каким-то чудом из Кронштадта вызвали отца. Тот приехал с матросом, командированным ему в помощь.
На третий день спасатели ушли от развалин. Вороновы и матрос продолжили поиски. Только на пятый день они нашли детей мёртвыми.
«Хоронили Алика и Милу мы с отцом уже вдвоём. У матроса увольнительная кончилась. Наш ледяной путь до Волкова кладбища с детскими санями, на которых был гроб, рытьё могилы в окаменевшей земле и обратная дорога заняли весь день: с рассвета до позднего вечера. Возвращаясь мысленно к этому дню — к 1 декабря 1941 года, — напомню, что он был только 85-м днем блокады. Всё самое страшное для непокорённого Ленинграда было впереди».
Вскоре Юра Воронов напишет стихи, посвящённые младшему брату, перед которым всегда чувствовал себя виноватым:
«Из-под рухнувших перекрытий —
Исковерканный шкаф, как гроб...
Кто-то крикнул: — Врача зовите!.. —
Кто-то крестит с надеждой лоб.
А ему уже, плачь — не плачь,
Не поможет ни бог, ни врач.
День ли, ночь сейчас — он не знает,
И с лица не смахнёт мне слёз.
Он глядит — уже не мигая —
На вечерние гроздья звёзд.
...Эту бомбу метнули с неба
Из-за туч среди бела дня...
Я спешил из булочной с хлебом.
Не успел. Ты прости меня».
Из воспоминаний Дмитрия Акромова (жил в 24-й квартире, на третьем этаже 12-го дома):
«25 ноября разбомбили наш дом. Я только успел выскочить из квартиры, тихо, а тут как раз окошко бомбоубежища. Успел крикнуть: „Тетя Лиза, пускай мать идёт, поднимается“. И тут как ударит, и наш дом разбомбило. Если бы я чуть задержался... Вторая контузия. Но одна наша комната осталась висеть, не разбомбило её. И вот я с третьего этажа кое-как вещи по верёвке вниз спустил сверху, мы с матерью их таскали».
Разбомблённые в блокаду части 12-го дома восстановили после войны.
— Немцы строили, тут всё было разрушено, — говорит встреченный во дворе дома жилец того самого флигеля, где жили Вороновы. Про семью поэта и погибших детей мужчина никогда не слышал. Со времён блокады соседей уже не осталось. Нумерация квартир после реконструкции тоже изменилась. Да и сами квартиры переделаны. О трагедии ничто не напоминает.
Причём нумерация квартир изменилась во всём доме. И квартира № 23 оказалась не на втором, а на первом этаже.
Блокадные захоронения пропадают
После блокады и войны Юрий Воронов закончил журфак ЛГУ, начинал журналистом в «Смене», потом там же был редактором, после чего перебрался в Москву, в 1959–1965-м был главным редактором «Комсомольской правды», потом ответственным секретарём «Правды», в 1970-е заведующим её корпунктом в ГДР, в 1980-е главредом журнала «Знамя» и «Литературной газеты». Успел побыть депутатом Верховного совета СССР, а потом народным депутатом России.
Он часто приезжал в Ленинград. Скорее всего, он же и заботился о могиле брата и сестрёнки на Волковском. В 1993-м поэт и журналист умер. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
А в Петербурге так и остались одни его Алик и Милочка. У Юрия Воронова есть два сына — рок-музыкант Сергей и историк спецслужб Валентин. Елена Махотько и Ирина Курохтина пытались их отыскать, но не получилось. Ухаживающие за блокадным захоронением сёстры боятся, что администрация кладбища решит на месте детской могилки сделать новую.
— Юридически мы даже не можем что-то делать на этой могиле, поставить новую ограду или отремонтировать крест. Мы же никак не связаны с похороненными там детьми. Зато мы видим, как на месте погребений, за которыми никто не следит, делают новые. Кладбище старое, места востребованы, — объясняет Ирина.
Валентин Воронов — непубличный человек. Сергей — рок-музыкант, с ним связаться оказалось проще. Но вопрос о могиле Алика и Милочки он оставил без ответа. Только пресс-секретарь музыканта обмолвилась, что «он не очень любит общаться на темы, связанные с семьёй». Внук Юрия Воронова Пётр рассказал, что «дедушку совсем не помнит», ему было только три года, когда тот умер. Так и выходит, что у детей самыми близкими людьми остались две незнакомые им женщины —учительница и экскурсовод, взявшие малышей под опеку, пусть и десятилетия после их «убийства».
a propos
Елена Юрьевна Михина— журналист, выпускница СПбГУ, работала в центральных и петербургских газетах и журналах, редактирует популярный интернет-ресурс о средствах массовой информации, о коллегах-журналистах. На обложке материала — здание бывшего кинотеатра «Спартак». Вид с Фурштатской улицы. Фотография Юрия Молодковца
nota bene
Из книги Абрама Бурова «Блокада день за днём» «25 НОЯБРЯ, вторник. Пытаясь выйти по кратчайшему пути к южному берегу Ладожского озера, враг начал сегодня наступление в направлении станции Войбокало. В тяжёлых боях наши войска отразили эти удары. Бойцы местной противовоздушной обороны Ленинграда рискуют подчас не меньше, чем фронтовики. Сегодня взвод аварийно-восстановительной команды 11-го участка МПВО Московского района в течение двух часов подвергался угрозе быть засыпанным. Над местом, где работал взвод, спасая людей, оказавшихся в разбитом бомбой доме № 33 по Тамбовской улице, нависла накренившаяся от взрыва стена соседнего дома. Едва бойцы откопали и вынесли в безопасное место четырёх мальчиков, как стена обрушилась. Продолжая работы, взвод Дмитриева спас ещё 28 человек. Последним через 12 часов изнурительного труда был извлечён из-под обломков чудом уцелевший годовалый ребенок».
