— В своё время это помещение принадлежало Александру Опекушину, здесь был создан первый памятник Пушкину. В советское время мастерская принадлежала комбинату «Монументскульптура», в ней занимались литьём художественной бронзы. Позже здание разделили на несколько помещений. Сейчас у нас десять мастерских, две из которых мои. К ранним серьёзным работам можно отнести, наверное, скульптуры на фасаде бывшей гостиницы на площади Островского, рядом с Александринским театром, здание которой теперь принадлежит «Газпрому». Созданы они в 2008 году.
— Вдохновлялись, видимо, классическими образцами? Базис академической подготовки задаёт для вас ориентиры и идеалы в творчестве?
— Да, конечно, ходишь в Академии художеств по первому этажу в зале слепков, подглядываешь… Но и город наш сам по себе диктует то же. Классическая красота Санкт-Петербурга прививалась многими поколениями архитекторов и скульпторов, думаю, надо продолжать эту линию. Хотя новые районы предполагают уже другое отношение. Там вполне уместно использовать формы актуального искусства. Очень многое определяют и место, и вкус, и отношение самого художника. Мне ближе классика. Я не нахожу себя в современном минимализме.
— У какого же профессора вы обучались в академии?
— Последний курс был у Аникушина. Правда, мне не очень повезло, потому что Михаил Константинович уже очень болел и появился буквально три раза, но всё равно отрадно, что я видел его живым. А заканчивал учёбу у Сергея Анатольевича Кубасова. Он продолжал линию Аникушина. Сохранилась преемственность школы и традиций, что в самом деле замечательно. Мне в этом смысле повезло.
— Кто больше других повлиял на вас как на скульптора?
— Мой отец. Перед глазами был его постоянный пример. Фактически альтернативы у меня никогда не было. Я уже ребенком знал, что буду не просто художником, а скульптором. Это был сознательный выбор, мне нравилось самому, плюс авторитет отца. Конечно, в детстве иногда хочется побегать по двору, а приходится писать натюрморт, но ведь мне было интересно, и я очень рад, что в жизни так и случилось.
— Ваши наследники тоже, как говорится, пошли по отцовским стопам?
— С ними всё сложнее. Мой сын совершенно далёк от искусства, хотя иногда просто приходит помочь. Он учится в Экономическом университете на третьем курсе. В детстве пытался на него повлиять через игру. Лепил ему разных исторических солдатиков. Меня увлекала тема Древнего Рима, Греции. Пытался и ему привить интерес, но безрезультатно. Сейчас дочка подрастает, она ещё маленькая, первоклассница, но вот у неё есть какие-то задатки. С увлечением рисует, хотя, когда заговариваешь о художественной школе, говорит: «Нет, мне больше петь нравится». А потом — девочка и скульптура… Нет, конечно, бывают примеры: Камилла Клодель, Голубкина, Мухина, но исключения подтверждают правило.
— Конечно, если речь о монументальной скульптуре!
— Мне монументальная интересней. Произведения видит большее количество людей, чем разного рода камерные или же галерейного плана вещи. А здесь каждый проект — событие. Если работа удачная, конечно! Если не справился,
то и тебе будет стыдно, и коллеги по цеху осудят тебя. Поэтому надо подходить с большей долей ответственности. И к себе относиться требовательно. Как говорится, в чужом глазу соринку увидишь, в своём и бревна не заметишь. Не всегда что-то важное можно сразу понять или принять, лишь спустя время начинаешь думать: можно было бы что-нибудь поменять или сделать несколько иначе, лучше.
— Знаем, ваша скульптура установлена на фасаде торгового центра на Лиговском проспекте у Московского вокзала. Со времени его строительства прошло уже немало лет. Оглядываясь назад, как вы оцениваете эту свою работу?
— Считаю, неплохо получилось, хотя Гермеса, например, сейчас бы сделал постройнее. Я исходил из того, что он выйдет большим и воздух на фасаде его немножечко «съест». А теперь мне кажется, что чуть-чуть перебрал. Для Геракла он, может быть, слишком стройный, но для Гермеса плотноватый.
В остальном, мне кажется, хорошо.
— При создании таких монументальных работ наверняка требуются помощники. У вас свой штат работников?
— Разумеется, большие произведения самостоятельно делать трудно. Но постоянного штата нет, есть круг товарищей, друзей, художников, скульпторов, которых приглашаю по необходимости. Бывают и просто помощники, участвующие в процессе работы над каркасом, профессионалы, подключающиеся в момент лепки. Обычно случается цейтнот, когда одному не успеть, поэтому, конечно, масштабные вещи делают чаще всего вдвоём или втроём.
— Вы с коллегами недавно создали «Свечу памяти», установленную в Иерусалиме. Насколько сложно работать сразу на два государства с разными традициями, да ещё в городе четырёх мировых религий?
— Это вы верно подметили! Несмотря на то что Израиль — светское государство, религиозные правила, многовековые традиции имеют огромное значение, особенно в Иерусалиме. Достаточно много ограничений оказалось в связи с этим. Они носили вроде бы неформальный характер, но считаться с ними так или иначе приходилось.
А ведь изначальная идея памятника предполагала скульптуру объёмную, выразительную, которая максимально передавала бы весь ужас событий Второй мировой войны. Это была женская фигура с умирающей девочкой на руках. Мне представлялось, что в данной композиции она максимально точно характеризовала трагизм Холокоста и блокады Ленинграда. Ведь чем они особенно ужасны? Гибелью мирного населения. В блокадном Ленинграде в первую очередь умирали дети и женщины, старики. Мужчины ушли на фронт. Поэтому мне была близка именно такая ассоциация. Но израильские архитекторы, работавшие с нами вместе, сразу высказали опасение, что это не в их традициях. Во-первых, предложили поднять всю скульптуру на высокий пьедестал. Во-вторых, фигуру человека в принципе изображать было можно, но делать это следовало весьма условно. Мы, конечно, пытались как-то выйти из ситуации, но в конечном итоге нам дали понять, что такая реалистичная статуя никак невозможна.
Было много разных вариантов, но потом мы решили сделать обелиск, то есть архитектурный элемент. Один из верхних его уровней, а точнее третий, закручивается в спираль, и всё это символизирует свечу. Мы назвали её «Свеча памяти». На сторонах обелиска размещаются символы. С одной стороны символ Ленинграда — Медный всадник под прицелом, с другой стороны символ Израиля — звезда Давида в колючей проволоке. Неслучайно 27 января отмечаются две знаменательные даты: День полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады и Международный день памяти жертв Холокоста, приуроченный к годовщине освобождения советскими войсками лагеря смерти Освенцим в оккупированной Польше. Памятник символично объединяет оба события.
Ленинградская символика тоже согласовывалась непросто. Изначально мы полагали одним из символов ангела на шпиле Петропавловского собора. Но в нём присутствует символ веры — крест. Во втором, утверждённом варианте Петропавловский собор целиком с ангелом наверху и, разумеется, крестиком, который всё-таки отчётливо виден.
А на главном фасаде монумента ленинградский символ надежды и жизни — ласточка с конвертом в клюве. В основе его реальная история. Когда город был полностью окружён, Гитлер заявил, что ни одна птица не сможет пролететь из этого города. В ответ ласточка с письмом на Большую землю появилась на значках, которые носили блокадники.
Основная смысловая нагрузка «Свечи памяти» — воспитывать правильное отношение к двум величайшим трагедиям военной поры. В Европе и Америке сейчас, к сожалению, увлеклись переписыванием истории Второй мировой, принижая или извращая роль Советского Союза. Но в Израиле ситуация иная. Здесь точно знают, чьи солдаты внесли основнойвклад в Победу и спасли еврейский народ от полного истребления.
— Это ведь не первый ваш проект на тему блокады Ленинграда?
— Уже третий. Первую работу мы сделали в Ереване в 2015 году как символ дружбы армянского и русского народов. Во время блокады из Ленинграда в первую очередь эвакуировали детей. В Армению, в Ереван, привезли больше пятиста ленинградских ребят, некоторые из них нашли там новых родителей. Второй «блокадный» памятник мы открывали в позапрошлом году в Кемерово. Туда были эвакуированы детские дома.
Тема блокады мне лично близка, потому что родная сестра моей бабушки пережила её с двумя маленькими дочками. Как они выжили, это просто чудо! Ведь должны были уехать летом на юг и закупили уже продукты в дорогу, но 22 июня, когда началась война, ещё оставались в Ленинграде, потому что заболела одна из дочек. А когда 8 сентября фашисты полностью окружили город, оказались в изоляции. Благодаря тому, что были какие-то продовольственные запасы, да ещё им разрешали брать доски с деревянного забора во дворе, чтобы топить буржуйку, мои родные выжили. Вот такие вещи мне рассказывали.
Но всё равно современный человек не может полностью осознать весь трагизм происходившего, это нашему уму непостижимо. Слишком давно живём в комфортных условиях. Вот ведь пандемия, коронавирус, объявили карантин, и многие уже против, людям не нравится. А представьте себе, когда девятьсот дней, почти три года, люди в ужасных условиях, без еды, без воды, без света просто гибли тысячами. Это нам ни с чем не сравнить и совершенно не понять. Человек, который не видел всего этого, не может себе представить.
— Вы известны скульптурными портретами исторических личностей. Подбираете похожего человека или же ограничиваетесь фотографиями, полотнами художников — современников героя?
— Не только в модели дело. Если говорить, например, про работу над Ушаковым, важно было изучить исторический материал. У адмирала достаточно большой список наград, требовалось разобраться, за что какие, чтобы не ошибиться. Потому что всегда найдётся всезнайка, который увидит какую-нибудь ошибку. Да и мундир требовалось внимательно рассмотреть. Когда работаешь с портретом исторической личности, обязательно знакомишься с воспоминаниями, мемуарами.
— В чём заключается ваша педагогическая деятельность в Академии художеств?
— Уже больше двух лет не преподаю. Но с 2001-го по 2018 год действительно преподавал в Институте имени Репина Академии художеств на архитектурном факультете. Скульптуру будущие архитекторы изучают как наследие той традиции, когда считалось, что скульптор работает в тесном тандеме с зодчим. Сейчас, конечно, наш предмет не так актуален, но он всё равно есть и подразумевает, что архитектор должен хотя бы в общем понимать скульптуру. Тогда в работе со скульптором архитектор сможет выступать как равноправный партнёр. Он совместно со скульптором создаст единый замысел. У архитекторов пространственное мышление работает гораздо лучше, скульпторы в этом смысле более зашоренные. На самом деле нам этого очень не хватает, потому что, когда речь идёт о памятнике, требуется целостное восприятие композиции, как она будет выглядеть в пространстве с разных точек, в перспективе, ракурсах. Интересно, конечно, как будет трансформироваться в будущем изобразительное искусство в целом и скульптура в частности. Может быть, всё это перейдёт в совершенно иное качество. Возможно, мы отойдём от традиционных приёмов и материалов, будут уже какие-то голографические композиции. Но я думаю, что классическое искусство останется востребовано всегда.
— Насколько можно назвать скульптуру авторской, если она создается с помощью компьютера?
— Здесь я оценки давать не берусь, потому что в конечном итоге это решение художника, как ему позиционировать свою работу. Авторская ли это вещь или просто арт-объект современных технологий. Лично я приверженец традиционных ценностей и делаю свою работу собственными руками. Но сознаю, сколь быстро происходит смена технических поколений и какие-то процессы, материалы упраздняются.
Я же занимаюсь таким традиционным, консервативным, классическим, академическим искусством. Мне это интересно, близко, я это люблю. Это уже проверено временем. С другой стороны, ХХ век подарил нам много экспериментов в искусстве, много появилось новаторов, которые вызывают неподдельный интерес к своему творчеству. Хотя всё новое бывает хорошо забытым старым.
— Откуда подзаряжаетесь, где берёте вдохновение, силы для своих работ?
— Сейчас как раз силы на исходе. Надо последовать примеру Родена, наверное, пригласить много красивых моделей… Если же серьёзно, каждая новая тема заряжает энергией. Когда приступаешь к работе, бывает сложно, если приходится ещё с чем-то её совмещать, переключаться. А так всё очень индивидуально: что-то проще идёт иное получается не сразу, но так в любом деле. Самое главное — любить то, чем занимаешься, тогда всё будет получаться. Во всяком случае, не возникнет диссонанса внутри. Если человек работает с душой, ему нравится процесс, значит, всё хорошо.
a propos
Елена Максимова — петербургский скульптор, выпускница Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина Российской академии художеств, автор и партнёр журнала «Адреса Петербурга».
nota bene
На обложке статьи — Владислав Александрович Маначинский в своей мастерской с моделями памятника адмиралу Фёдору Ушакову. Фотография Юрия Молодковца.
