Cлова Эрнестины Переломовой записала Лолита Крылова
В процессе реставрации, особенно в таком значимом месте, как императорский дворец, у специалистов всегда возникает множество вопросов по декору и предметам обстановки. Очень часто необходимых документов — подробных описаний, изображений, фотографий — нет, они потеряны или уничтожены. Такая ситуация сложилась и в царскосельском Александровском дворце, где сейчас идут масштабные реставрационные работы. Чудесным сюрпризом оказалась коллекция фотографа Павла Переломова из 223 довоенных снимков, которую на днях передала в дар Музею-заповеднику «Царское Село» дочь фотографа. Эрнестина Павловна, выросшая в Пушкине, с удовольствием поделилась с нами своими воспоминаниями об отце и его любимом музее.
Мой отец начал работать фотографом в Царском Селе в 1934 году или около того. Он снимал и в Александровском, и в Екатерининском дворцах. Работы было очень много: отец должен был сфотографировать все пространства дворцов для дальнейшей ревизии, все предметы и детали интерьера в каждой из комнат, даже самые маленькие вещички на столах.
Когда он женился на моей маме, Тамаре Ивановне, она стала ему ассистировать. Тогда помощь была особенно важна: фотоаппараты были огромные, на треногах, съёмка производилась на большие пластины, которые потом отправлялись в фотолабораторию, располагавшуюся прямо в Екатерининском дворце. Там напечатанные фотографии с помощью специального валика накатывались на зеркало — чтобы карточки не скручивались и высыхали ровными. Мама помогала с проявкой и прочими техническими работами. Но фотографировать дворцы отец никому не доверял — делал всё сам. Он был не просто прекрасным мастером, а перфекционистом.
Для того чтобы хорошо снять некоторые предметы или интерьер отец строил леса. Если требовалось сделать снимок плафона, подводил туда свет, устанавливал подмости, с которых можно было фотографировать, и обязательно делал множество вариантов.
Все готовые фотографии отец передавал руководству музея, а так называемые «контрольки» полагалось выкидывать. Но мама тоже была творческим и любознательным человеком. Когда отец делал пробные снимки или отбраковывал какие-то отпечатки, мама их не выбрасывала, а складывала дома. Так у нас и собралась коллекция фотографий из Царского Села.
О жизни во дворцах
Отец фотографировал в Царском Селе круглый год. Каждый день он приезжал туда из города – жили мы тогда на 9-й Красноармейской. Зимой — на поезде, весной и осенью — на велосипеде.
А летом нам давали комнату в Пушкине, куда мы переезжали всей семьёй. Родители много работали, а я была при них. Можно сказать, росла во дворцах.
Как-то нам дали комнату в Китайском театре — там было прохладно и темновато. К тому же в театр регулярно водили экскурсии. Ещё как-то жили прямо в Камероновой галерее, на втором этаже — там тоже было холодно даже летом. А последняя комната располагалась в Лицее, где помещалось много коммунальных квартир. Я и сейчас помню наше окошко: там у всех комнат было по одному окну и длинный общий коридор с кухней в конце. Кстати, в этой квартире я приобрела новое имя. Когда мы въехали, соседка послала своего трёхлетнего мальчугана познакомиться со мной. Но он побоялся, не дошёл до нас, вернулся и доложил маме: «Эту девочку зовут Люся». Так все стали меня звать Люсей. А мне было неудобно сказать, что на самом деле я — Эрна.
Когда родители уходили работать, меня обычно оставляли в Александровском дворце — он тогда был наименее посещаемым. Я сидела и листала детские книги, читать я ещё не умела, но рассматривала картинки с большим интересом. Мне было сказано: как услышишь, что идёт экскурсия,— прячься за ширму. Так я и делала. Когда же экскурсия проходила, то снова получала свободу действий.
Жить в Пушкине было не только интересно, но и полезно. Мама говорила, что обитатели Царского Села — долгожители, потому что тут особый климат. Хороша местная известковая вода, её пили сырой. Из-за чудесного климата в окрестностях размещали туберкулёзные санатории, а ещё пионерские лагеря и детсадовские дачи — не случайно железнодорожную станцию назвали Детским Селом.
Особенно целебен здешний воздух. Отец хвастал, что если у дворца разогнать велосипед, можно доехать до самого вокзала, ни разу не провернув педали, поскольку дорога всё время идёт под горку. Глазу это практически не заметно, но на самом деле дворецы располагаются на очень большой возвышенности.
Кстати, во время войны я поднималась на самую верхнюю балюстраду Исаакиеского собора и там готовилась к экзаменам. Оттуда можно было увидеть Пушкин и даже купола дворцовой церкви.
Здоровье у меня всю жизнь оставалось крепким, и на пенсию я вышла только в 75 лет, хотя пережила в Ленинграде всю блокаду.
О судьбах людей и фотографий
История возвращения нашей коллекции фотографий началась довольно давно. Во время войны директору музея удалось вывезти часть экспонатов. Александровский дворец остался практически не повреждён, только один снаряд попал в центральную его часть. Екатерининский дворец был разрушен полностью, и далеко не всё удалось спасти.Мама участвовала в попытке эвакуации Янтарной комнаты. Немцы уже подходили к Пушкину, и работники дворца спешно пытались снять фрагменты убранства, но ничего не получалось: янтарь крошился. А фашисты быстро наступали. Наша семья, так и не закончив работу, была вынуждена вернуться в Ленинград.
Что стало с Екатерининским дворцом, я потом увидела своими глазами: не было крыши, перегородок, окон — только стены-руины. Казалось, его уже никогда не восстановят.
В 1941 году отец ушёл воевать. В 1943-м он был контужен и лежал в Военно-медицинской академии. У нас есть карточка, на которой он со мной перед повторной отправкой на фронт.
После возвращения с войны папа продолжал заниматься фотографией, но уже не в Царском Селе. Хотя мы всё равно обязательно каждое лето бывали в Пушкине — он был очень привязан к этому месту.
Но о работе отца после войны я знаю не так хорошо. Сама заканчивала консерваторию по классу виолончели и фортепиано, потом уехала по направлению в театр закрытого «атомного» городка.
Кстати, моя музыкальная школа-десятилетка помогла нашей семье пережить тяжёлое время после войны. Как только окончилась блокада, в город начали возвращаться разные организации, и в Хоровое училище при Капелле стали набирать детей. Мы тогда жили совсем рядом — на Мойке, 22, и меня взяли петь в хор. Правда, потом решили оставить в Капелле только хор мальчиков. Девочек распустили, зато был приём в школу-десятилетку для одарённых детей при Консерватории. Я тогда уже не только пела, но ещё играла на рояле, так что меня взяли в шестой класс.
О коллекции фотографий мы практически не вспоминали — весь свой большой архив отец передал в Царское Село ещё до войны, а наше домашнее собрание было просто маминым увлечением.
Через несколько десятков лет мама, узнав, что прежний директор Александровского дворца Анатолий Михайлович Кучумов серьёзно болен, решилась позвонить ему. Он тут же её вспомнил: «Тамара Переломова? Как же, как же, помню… Всё читала, читала». Дело в том, что на чердаках дворца тогда стояли большие бельевые корзины, заполненные корреспонденцией, визитками, обращениями. Маму это очень интересовало. Она читала и даже переписывала некоторые письма. Например, от Распутина: «Милой, дорогой, посылаю к тебе дамочку, прими её…» и так далее.
Кучумов спросил: «Тамара Ивановна, не осталось ли у вас каких-нибудь фотографий? Любых!»
Мама обещала посмотреть. Но так и не успела. Сначала умер Кучумов, а потом и она сама.
На одной из экскурсий, в Гатчине я услышала от экскурсовода: «Мы давно спорим, кому принадлежала эта вещь: царскосельским дворцам или нашему». Тогда я впервые задумалась: а может, фотографии отца и правда затерялись во время войны? Ведь на них были все предметы из царскосельских дворцов. Будь этот архив цел, таких вопросов не должно было возникать…
Позже экскурсовод уже в Царском Селе рассказывала, что комнаты восстанавливают по фотографиям, которые были сделаны до войны. И я обратилась к ней: «А у меня есть некоторые довоенные снимки… Может, их нет во дворце?». Видимо, мы не очень поняли друг друга – она строго переспросила меня: «У вас вопрос по экскурсии?». Я уже не решилась объяснять. Вовсе ведь не была уверена, что эти фотографии вообще нужны.
В конце концов я приготовилась их выбрасывать, даже сложила в мешок… Но не успела. Мой старший внук пригласил ещё раз съездить в Царское Село и рассказать, что я помню про парки до войны. Перед поездкой я на всякий случай положила в сумку пачку фотографий. Мы долго гуляли по паркам, а потом я отправила внука с женой на экскурсию по дворцу, а сама села отдохнуть как раз напротив окошка с надписью «Администратор». И обратилась без особой надежды в окошечко, рассказала о фотографиях, как вдруг у сотрудницы музея загорелись глаза, меня повели к руководству, там стали рассматривать фотографии. Оказалось, что и правда многие из них потеряны, в том числе с предметами и интерьерами дворцов… Так мне стало ясно, что фотографии необходимо срочно вернуть в Царское Село.
О том, что помнится
Во дворцах и парках до войны на моей памяти многое было по-другому. Например,
в Александровском дворце вход помещался в центральной части, а недалеко от него была комната с детской горкой. Под ней стояли три машинки, на которых можно было кататься. На фотографиях отца из моей коллекции горки, к сожалению, нет.
Ещё в Екатерининском парке была Фермочка. О ней написано в книге «Царское Село» издания 1911 года. Но в книге нет снимков Фермочки, а у нас в семейном альбоме они как раз остались. Отец снимал нас с мамой на фоне резных фасадов в русском стиле.
Поблизости было ещё одно детское развлекательное место, которое я застать не успела: за дубовой аллеей недалеко от Фермочки находился детский городок. Там была настоящая железная дорога с тоннелями, мостами, шлагбаумами, только маленькая, для детей. Эта дорога выходила к самому пруду.
Эрнестина Переломова с мамой Тамарой Ивановной перед Фермочкой в Царском Селе. Август 1940 года.
Вообще, в советское время Екатерининский парк был весёлым. Сейчас бы такой назвали парком развлечений, тогда говорили — «культуры и отдыха». Там играл духовой оркестр. Работали затейники, устраивались конкурсы и соревнования, работала лодочная станция. В Камероновой галерее располагался ресторан: столики стояли по левой и по правой стороне, а в центре была кухня. Прямо из ресторанного зала открывался невероятно красивый вид.
На берегу пруда был так называемый «зелёный пляж». Там загорали, играли в волейбол, купались. Были даже сделаны деревянные ступеньки, правда, со временем они стали очень скользкими, и периодически происходили несчастные случаи. После того как пруд спустили, ступеньки убрали. Александровский парк был более тихим: там работала только парашютная вышка.
Ещё мне как ребёнку запомнились две истории про памятники — может быть, потому что они были посвящены мальчику-подростку и совсем молодой женщине, почти ещё ребёнку. Гранитный постамент одного из них я ещё успела застать: если смотреть со стороны грота, виден полуостров, который вдаётся в Большой пруд. Там раньше стоял бюст сына Александра Второго, умершего в юности. А в Александровском парке на Ламском пруду был памятник Александре Николаевне — дочери Николая Первого, умершей в 19 лет — сразу после родов. Она была очень талантливой, играла наизусть 32 сонаты Бетховена. Её большой портрет висит в Гатчинском дворце, а в Петербурге она изображена на памятнике Николаю Первому на Исаакиевской площади. Это одна из четырёх женских фигур, трёх дочерей и супруги.
В Екатерининском дворце я хорошо помню плафон в Тронном зале. Экскурсантов останавливали на входе в зал и просили посмотреть, куда направлены глаза персонажей росписи: они всегда были обращены на зрителя. Потом предлагали пройти дальше и посмотреть с другой стороны зала. Эффект был такой же — взгляд неизменно был направлен на тебя. Подобное произведение есть в Русском музее — «Христос и грешница» Василия Поленова, и в Павловске – амур, который целится прямо в сердце зрителя.
А над тронным залом есть помещение, куда экскурсантов не пускали и раньше. Но мама ходила и брала с собой меня. Там были игрушки – например, «Театр». В нём заводилась музыка, открывался занавес и парами танцевали небольшие фигурки. Когда музыка заканчивалась, танцоры уходили и опускался занавес. Через много лет я увидела такую игрушку в Шереметьевском дворце. Она ли это или аналогичная — сказать не могу. Но хочется надеяться, что мои воспоминания и особенно фотографии отца помогут реставраторам восстановить историческую обстановку.
