Биологам хорошо известно, что численность многих видов животных в природе подвержена колебаниям. Нередко их причины ясны как божий день. Например, объявило Общество охотников и рыболовов в конце 1950-х годов ХХ века войну с вредителями охотничьего хозяйства — ястребами и болотным лунём, вменив своим членам в обязанность истреблять птиц-конкурентов любыми средствами, в любое время года и повсеместно на территории СССР, привлекая к этому делу широкие массы общественности.
Вплоть до школьников младших классов, которые могли бы эффективно находить и разорять гнезда. Деятельность эта всячески стимулировалась, в том числе и материально: за каждую пару лапок вредителей, представленную на заготпункт, выплачивалось 2 р. 50 коп. В итоге ежегодно уничтожалось 100–150 тысяч хищных птиц, из которых максимум 30 процентов составляли те самые ястребы и болотный лунь, а прочие хищные птицы, как говорится, попали под раздачу. Хорошо, что зоологам удалось добиться прекращения этой бойни, но её последствия сказывались на протяжении нескольких десятков лет.
Чаще причинно-следственные отношения не так прямолинейны. Чёрный коршун, например, в конце XIX века был весьма редкой птицей в Петербургской губернии. На Карельском перешейке он стал появляться только в 1920-х — 1930-х годах ХХ столетия, а вторая, более выраженная, волна его вселения в наши пределы пришлась на 1950-е годы, но была прервана этой самой «кампанией по борьбе с хищными птицами». Но, даже несмотря на это, в начале 1970-х годов на территории Ленинградской области насчитывалось не менее ста гнездящихся пар чёрных коршунов. Это совсем немного, но вскоре и они практически исчезли. Орнитологи стали доискиваться причин и остановились на том, что коршуны не выдержали пищевой конкуренции с чрезмерно размножившимися чайками. А чайки, в свою очередь, таким популяционным взрывом отреагировали на реформу жилищно-коммунального хозяйства в Ленинграде, когда дворников стало в разы меньше, неприбранных помоек больше, и начали к тому же разрастаться мусорные полигоны, быстро освоенные чайками. Дело тут в том, что коршун, хоть и хищная птица, но, по наблюдениям нашего замечательного орнитолога Ю. Б. Пукинского, «никудышный охотник, он, скорее, собиратель. Его рацион — снулая рыба, падаль, реже — водяные крысы, птенцы, лягушки. По существу, это санитар». Юрий Болеславович не раз был свидетелем того, как коршуны обследовали замусоренные стоянки туристов и улетали оттуда с добычей — остатками людских трапез, а то и с подходящими для них стройматериалами. Ю. Б. Пукинский обследовал гнёзда коршунов, а это дело рискованное, ведь они располагаются на большой высоте, и неизменно находил там бумагу, бинты, тряпки, а под гнёздами — рваные расклёванные газеты. И, конечно, останки добычи коршунов — мелкой рыбы, птенцов, полёвок, кротов. Коршунов замечали у свинарников, скотобоен, свалок — санитар, он и есть санитар. Но чайки оказались, видимо, более экологически пластичными, и за три последних десятилетия дело дошло до того, что сейчас в фаунистических сводках Санкт-Петербурга чёрный коршун упоминается как чрезвычайно редкий транзитно мигрирующий вид.
Но не всё так печально. Последние годы на форумах орнитологов-любителей появляется всё больше сообщений из разных районов области о встречах с коршунами, фотографы-анималисты публикуют портреты коршунов и фото этих прекрасных птиц в полёте — с характерными только для них вильчатыми хвостами. Обращают внимание на то, что у молодых коршунов эта вилка едва заметна, но есть другие признаки, по которым коршуна можно опознать. Видят их наблюдатели и в черте города. Например, этим летом коршунов постоянно замечали автомобилисты рядом с Московским шоссе в районе Пулково и над прилегающими местностями. То есть, эти птицы отнюдь не только «мелькают иногда» на весеннем и осеннем пролётах. Сколько их, начали ли они гнездиться в наших краях? На эти вопросы, надо надеяться, дадут ответ специалисты, работающие над атласом птиц Санкт-Петербурга и Ленинградской области — итоги этой научной работы должны быть опубликованы в 2022–2023 годах. А сбор материалов к атласу начат недавно орнитологами-специалистами и любителями в тесном сотрудничестве. Отметим, что кроме чёрного коршуна в списке птиц, которые могут быть встречены в наших пределах, указан и коршун красный. Он активно расселяется в направлении Санкт-Петербурга из Западной Европы, но пока имеет у нас статус редкого залётного вида.
На этом можно было бы поставить точку. Но вот вопрос, почему коршуну так не повезло в народной традиции, почему в фольклоре многих народов коршун выступает средоточием зла. Неужели только потому, что считается повинным в похищении утят-гусят-цыплят, за что и получил бытующее во многих местностях прозвище «цыплятник»? Хотя нынешнему горожанину, для которого бройлеры продаются на каждом углу, не прочувствовать, наверное, глубину ненависти крестьянина к хищнику, обрекающему его семью на вынужденное вегетарианство. И потом, фольклор — не наука. Птицы в народной традиции не делятся на биологические виды, а группируются в образы. Сокольники различали своих ловчих птиц по видам, а в народе бытовал образ сокола — удалого, стремительного, порывистого, победоносного, ясноглазого молодого красавца. Орёл иной — мощный и благородный, мудрый и прозорливый, царь-птица. И не важно, какой вид подразумевается — орлан, подорлик, беркут, орёл степной или какой-то другой. Ну, а коршун, увы, — олицетворение коварства, кровожадности. Он безжалостен и беспощаден как смерть. И в этом образе объединены, конечно, не знания, а представления людей о сложном конгломерате, состоящем из собственно коршунов, ястребов, канюков и луней. Эти мифопоэтические образы чрезвычайно жизнеспособны, в отличие от их живых прообразов, которым непросто приходится в современном мире. Примеров тому множество, один из самых любопытных, как ни странно, найдём в балете «Лебединое озеро».
Знатоки поэзии в подтверждение версии, что злое начало воплощено в балете именно в коршуне, вспомнят пушкинские строки из «Сказки о царе Салтане»:
Лебедь бьётся средь зыбей,
Коршун носится над ней…
Ты не коршуна убил,
Чародея подстрелил.
Вполне возможно, что П. И. Чайковский, создавая музыку к балету, вспоминал строки Пушкина, что было бы естественно для автора опер «Евгений Онегин», «Пиковая дама» и «Мазепа». Во всяком случае, трудно представить, что композитор вдохновился только слабеньким, невразумительным либретто, в основе которого лежит один из вечных сказочных сюжетов. В нём-то ни о каком коршуне речи нет. Дело происходит в Германии. Добрую фею Одетту хочет извести её злая мачеха-колдунья. Она давно бы покончила с падчерицей, но та носит корону-оберег. К тому же, мачеха может и вовсе утратить власть над Одеттой, если та выйдет замуж. Принц Зигфрид, пообещав любить Одетту вечно, тут же нарушает слово, попав под чары Одиллии, которую привёл к нему на праздник один из гостей — фон Ротбарт, как оказалось, демон и сообщник злой мачехи. В финале запутавшийся и отчаявшийся принц срывает и бросает в озеро венец Одетты. Она умирает у него на руках, набежавшая волна поглощает их обоих.
Постановщик спектакля В. Рейзингер решил образ злой мачехи предельно просто и логично: раз все сцены с девушками-лебедями происходят ночью, когда они обретают человеческий облик, а во мраке летают ночные птицы, то и мачеха может быть только совой. Воплощён образ был изобразительными средствами — огромная сова была нарисована, возможно, на картоне. Она то являлась с горящими глазами в развалинах над озером, то парила над стаей девушек-лебедей, то с короной Одетты в клюве пролетала над героями, скрывающимися под водой. Как дополнение, иногда за сценой в нужных местах по ходу действия раздавался крик совы.
Премьера балета состоялась 20 февраля 1877 года в Большом театре в Москве. Успеха представление не имело. Критики состязались в остроумии, описывая провал спектакля и обвиняя в нём в основном балетмейстера. А зрители голосовали ногами: с 1877-го по 1883 год спектакль прошёл только 39 раз, был снят с репертуара и надолго забыт. Г. Ларош, музыкальный критик и друг Чайковского, упрекнув композитора «в излишней любви к медным и особенно ударным инструментам», а также «в свойственной ему слабости к громкой звучности» тем не менее признал, что «по музыке "Лебединое озеро" — лучший балет, который я когда-нибудь слышал. По танцам "Лебединое озеро" едва ли не самый скучный, казённый и бедный балет из тех, что даются в России»
Следующая постановка, осуществлённая М. Петипа и Л. Ивановым, состоялась в 1895 году уже после смерти композитора в Мариинском театре Санкт-Петербурга. Сюжет претерпел значительные изменения. Мачеха-сова исчезла, а Ротбарт стал злым гением — повелителем девушек-лебедей. Являлся он в птичьем обличье, но в виде филина. Особенно был активен в конце спектакля, когда возникал перед Одеттой и Зигфридом, чтобы напомнить принцу о том, что тот поклялся жениться на Одиллии, а Одетте — о том, что с первыми лучами зари она навеки станет лебедем. Но «Зигфрид клянётся умереть вместе с нею. Злой гений в страхе исчезает. Смерть ради любви к Одетте — его погибель. Несчастная девушка, в последний раз обняв Зигфрида, вбегает на скалу, чтобы броситься с её высоты. Злой гений в виде филина парит над нею, чтобы обратить её в лебедя. Зигфрид спешит на помощь к Одетте и вместе с нею кидается в озеро. Филин падает мёртвый». Трагический финал, но его настроение очень портил костюм злого гения, который, по отзывам критиков, больше напоминал доброго лешего, чем инфернального демона. И в самом деле, чтобы зритель не сомневался в том, какая именно птица перед ним, на груди гения был изображён стилизованный лик совы, голову венчали то ли рожки, то ли ушки, за спиной имелись крылышки, а на ногах — тапки с когтями. Трико расшили блестящими пайетками, они символизировали перья, а предельно уточняла образ борода, ведь Ротбарт в переводе с немецкого — именно красная борода.
Но, как бы то ни было, эта постановка стала классической, однако не неизменной. Эволюционировал и образ Ротбарта. От первоначального филина за 123 года существования «Лебединого озера» уже ничего не осталось. Балетмейстеры постоянно перерабатывают пластический рисунок роли, художники по костюмам выражают мрачную сущность образа своими средствами, работая с цветом, но больше с формой костюма и гримом. Голову гения часто венчает корона властелина тьмы или шлем с перьями наподобие римского, выражающий, наверное, воинственность и способность отстаивать свои интересы. Грим, особенно контур глаз, прямо отсылает зрителя к облику хищной птицы. Крылья заменяются более или менее коротким плащом, с рисунком в виде перьев или с развивающимися в движении перьями из ткани. Однако подчас невозможно обойтись совсем без крыльев, ведь в разных постановках Ротбарт погибает, только если Зигфрид отрывает ему крыло или лишает его всего перьевого наряда. Подчас в костюме явно читаются черты Кощея Бессмертного. Впрочем, что ни новая редакция, то своё решение. Но всё-таки спектакль производит самое сильное впечатление именно тогда, когда Ротбарт предстаёт воплощением вселенского зла без всяких птичьих аллюзий и не напоминает ни филина, ни коршуна.
À PROPOS
Елена Евгеньевна Денисенко — постоянный автор и авторитет журнала «Адреса Петербурга», историограф Ленинградского зоопарка, педагог и методист по естественным наукам.
